И именно поэтому первой моей эмоцией, когда упругая пси-волна сбила меня с ног, протащив по земле, была ненависть, а первым желанием — стереть глупца в порошок.
Открыв глаза и взглядом нашарив смертника, — невысокую фигуру в измазанном кровью некогда черном доспехе и распластанным под ногами гидралиском, я с трудом сдержал уже собравшуюся в упругий комок пси-энергию и перенаправил ее в открывшийся пролом, в котором уже показалась безликая багряная волна тварей.
— Стреляйте в пролом! — зашипел я, срывая связки.
Мой приказ запоздал — ополченцы и сами прекрасно понимали, что прорвись зерги через пролом и их уже не остановить. Обрушившийся на дыру свинцовый дождь за какие-то пару мгновений превратил гладкую поверхность асфальта в полуметровую кучу агонизирующих тварей.
Проигнорировав предостерегающий окрик Керриган, я бросился к пролому, чтобы восстановить барьер и уже протянул было руку, как ощутил смутно знакомое прикосновение к разуму. Что-то почти забытое, но дарящее уверенность и надежду, что-то… родное?
Барьер был мгновенно забыт. Бросившаяся на меня тварь — небрежно откинута в сторону взмахом руки.
— Они здесь… — только и мог шептать я, запрокинув голову небу, где на темном фоне ярко сияла Призма Искажения, похожая на золотой кулон с сапфиром. — Они здесь.
Из ступора меня вывела яркая вспышка впереди — сияя поднятыми в боевое положение щитами, в паре метров над землей материализовалась долговязая фигура в золотом доспехе. Миг — и после мощного гравитационного удара фигура приземляется на землю. Еще один — и во все стороны брызнули ветвистые разряды молний. Третий — и на пустом пятачке диаметров в пару десятков метров, заполненным лишь крупными хлопьями пепла, ярко вспыхивает с десяток таких же фигур. Вспышки следовали одна за другой, десятками, сотнями превращая ночь, едва не ставшую для нас последней — в яркий полдень, первый в череде тех, что нам сейчас подарили. Прочертив две огненные полосы, с неба рухнули изящные, несмотря на пятнадцать метров роста, четырехногие боевые машины, еще в воздухе развернув в боевое положение расположенные по бокам башнеобразного корпуса пушки и прибавив к голубым вспышкам телепортации ярко-алые лучи термальных орудий.
— Что это, черт возьми, такое? — повернув голову, я с трудом сфокусировал взгляд на Керриган. Девушка вновь упустила контроль над эмоциями и теперь я ясно видел, как облегчение в ней мешалось со страхом.
— Наше спасение, Сара, — ответил я, не переставая глупо улыбаться. — Четвертый вариант, помнишь?
— Не стрелять! — сорванным голосом Джима проорал динамик. — Кому сказал, вояки недоделанные! Это — свои!
Похлопав по плечу ничего не понимающую Сару, я отвернулся от экс-Призрака и бодрой походкой, почти подпрыгивая, зашагал к протоссам, уже зачистившим все видимое пространство перед стеной. Взрывы и вспышки пси-энергии слышались только где-то в удалении.
За моей спиной охнула Сара.
— Ноги… Твои ноги!
Остановившись на мгновение, я обернулся, поднимая забрало. Лучшего шанса мне не представится — здесь и сейчас, казалось, не существовало ничего невозможного.
— Эн Таро Адун, человек, — сказал я, широко улыбаясь застывшей девушке. Жаль, я не вижу ее лица, такое воспоминание пропадает! — Мы — протоссы и теперь у тебя перед нами должок.
Помахав застывшему экс-Призраку ручкой, я повернулся спиной к недоверчиво ощетинившейся стволами крепости — ополченцы до сих пор не поняли, что все уже кончилось.
Золотая Армада в очередной раз подтвердила правомерность титула: «сильнейший флот протоссов» — перед Бункером собралась всего пара сотен лучших Тамплиеров, пара Колоссов и с десяток драгунов и этого оказалось более чем достаточно, чтобы помножить на ноль казавшиеся бесчисленными орды зергов.
Неожиданно одна из десантных групп дрогнула — бесцеремонно расталкивая в стороны сослуживцев, вперед протиснулась неотличимая от остальных фигура в золотых доспехах.
Между нами было всего тридцать метров, поэтому я легко различил уже порядком подзабытый легкий шорох — шлем Тамплиера, чье сияние в псионном поле было подозрительно знакомым, собирался в аккуратный капюшон, являя миру вытянутый череп, обтянутый синеватой чешуей.
Много-много лет назад, в далекие времена, когда я только начинал узнавать свой новый народ, самой большой проблемой для меня оказалось научиться отличать одного протосса от другого. Как для всех европейцев азиаты — на одно лицо, так и для меня чешуйчатые инопланетяне были совершенно неотличимы друг от друга, словно все поголовно были клонами друг друга. Даже спустя семь лет, проведенные в приюте, я до сих пор временами путал своих сверстников… кроме одной. Той, что была со мной с самого начала, той, кому доверял больше, чем даже Джиму.
«Салли…»
Я так и не смог произнести это вслух. Весь тот десяток секунд, наблюдая, как медленно сокращается расстояние между нами, я отчаянно пытался произнести вслух прозвище, которое дал в первую же секунду знакомства. Она никому не позволяла повторять его, кроме меня.
Она остановилась вплотную — тонкая, как тростиночка, стройная фигура в таком же изящном доспехе, как и она сама напротив угловатой и грубой человеческой поделки, переутяжеленной, громоздкой и неуклюжей, перемазанной кровью и воняющей смазкой. Остановилась на мгновение, будто сама не веря в происходящее… и порывисто обняла, прильнув к груди:
— Нашла… — различил я бессвязный шепот. — Живой…
За три года до событий главы «Черта»На изображении, проецируемом голографическим экраном, стоял угловатый мальчишка протосс в ярко-голубой кадетской мантии. Привалившись плечом к краю ворот ангара, он некоторое время молча разглядывал стройные ряды учебных Скаутов, не моргая и не шевелясь.
Сузив глаза, Тассадар в десятый раз наблюдал, как его сын внезапно вздрогнул, как заходили желваки под чешуей, как крепко сжались кулаки… как он бросился вперед, будто за ним уже гнались Тамплиеры, чтобы покарать дезертира. Добежав до первого Скаута, в ожидании, когда откроется кабина, пока забирался внутрь, он…
…так ни разу и не оглянулся.
Голографический экран погас — запись побега подошла к концу. И уже спустя мгновение экран вспыхнул снова, угловатыми символами, которые Сашка называл «иероглифами» вырисовывая вполне недвусмысленную картину.
Лицо сильнейшего псионика поколения дрогнуло в мимолетном раздражении и голографический стол жалобно хрустнул, покрывшись паутиной трещин.
