– Э нет, дурья твоя башка, ни шиша не жах.
Отставник скорчил по-детски обиженную и удивленную одновременно мину, будто бы опять оказался оскорблен в лучших чувствах, а его дружок продолжал, обращаясь к Робинзону:
– А нам вот надо еще самогона налить. Ну надо – и все. Вот мы льем, льем, льем… – И тут он вскочил и уставил на опешившего Робинзона кривой тощий палец, да так резко, что у того едва дыхание не сперло. – И что тогда?
– Да ничего! – словно бы отбиваясь от неожиданно наскочившей собаки, выплюнул Робинзон, моргая тем глазом, в который, казалось, метил скрюченный перст старца.
– Как так? – Старец хлопнул себя по худым ляжкам и глянул на Робинзона, словно на законченного безумца.
– Выливаться будет, вот что, – снисходительно слащавым тоном школьного учителя произнес Отставник, показывая кистью здоровой руки нечто вроде спирали. – Я про это и говорил, только без стакана. Реакция, понимаешь, опоры.
В голове Робинзона откуда-то сама собой всплыла пылающая по краям букв печатная фраза: «ДʼАртаньян почувствовал, что тупеет».
– Именно так. Растревожили улей, бухнулись в этот мир, словно сквозь крышу курятника, и теперь вокруг будут пух да перья лететь.
– Дело не в том, как именно мы бухнулись, а в том, что вообще нельзя влезть в чужой мир со стороны, ибо любой мир сам для себя – полный. И все через край течет.
– Что – все?
– Мы и течем.
Старики яростно заспорили. С ужасом взиравший на них молодой человек понял, что для них сейчас не существовало ни тысяч и тысяч неандерталов, штурмующих укрепленные окраины поселения, ни предстоящей самоубийственной атаки на север от форта по песчаной косе, ни самого его, Робинзона.
– Верно говорят, у стариков в новом мире крыша едет, – произнес неизвестно откуда появившийся юноша.
Робинзон на него нехорошо покосился – мало ему было двух ветеранов войны и труда, изображающих из себя даосов, но чтобы еще от молодежи терпеть болтовню…
– Тебе чего?
Парень долго-долго посмотрел в глаза Робинзона, и тому отчего-то стало неловко. «Черт знает, что сегодня со мной. Или со всеми», – зло подумал он. Подросток, казалось, видел все его душевные терзания как на ладони. Молодое и задорное лицо его разгладилось, и стало видно, что этот парень слегка нервничает перед атакой. Но именно нервничает, а не боится.
– А мне вот кажется – справимся мы с этими неандерталами, и такая наступит житуха, только держись.
Робинзон хмыкнул, но ничего говорить не стал. У него было свое мнение по этому вопросу, однако слишком многое еще предстояло выяснить. И дожить до того времени, кстати, тоже.
– Ас чего это ты так думаешь? – спросил он, морщась, когда на башенке застрочил пулемет, бивший куда-то на север.
Парень же словно бы и не слышал сухого пулеметного лая. Он картинно оперся на свой самострел и задумался. Только он набрал побольше воздуха, чтобы изречь нечто, без сомнения, напыщенное, как заметил, что оба старца смотрят на него, и смешался, забормотал, шаря глазами вокруг, словно нашкодивший школьник.
– Ну… это… вначале на нас как бы природа ополчилась. Но мы ее того, приструнили как бы. Ну не всю, ясное дело, а самую агрессивную природу… змееголовов там, всяких драконов океанических… теперь вот – неандерталы. Они как хозяева здешние, что ли. Пришли за место драться. Вот прогоним их или, там, перебьем, и тогда – все…
– Что – все? – тупо спросил Робинзон.
Юнца словно прорвало:
– Нет, ну ты точно, как говорят, на своем острове умом повредился, уж не обижайся. Заживем, вот что. Больше нам никто не указ.
– Вот она, вот – молодежь, разъедрить твою малину! – воскликнул второй старик и вскинулся, ударившись локтем об приклад карабина. Его, однако, прервала одна из шедших с отрядом женщин. Только сейчас Робинзон заметил, что еще несколько человек столпились вкруг них.
– Совсем ты сдурел, старый. Малец сейчас с тобой вместе в атаку пойдет, а ты его малину собрался разъедрять.
– Молчи, – фальцетом взвизгнул старик. – Молчи, когда джигит с джигитом…
– Дурилка старый, – укоризненно сказала женщина и потащила юношу за рукав. – Пойдем с нами, Рыжик, хоть поешь.
– Заботливая, тоже мне, – пробурчал старик. – Попадет мальцу в брюхо стрела, будет перитонит. Его даже целительница не выходит.
Женщина сверкнула на него глазами, злобно, словно бы говорливый старик мог и впрямь накаркать ранение в живот, и вздохнула:
– Хоть ягод съешь, вон у Дашки с собой.
– Бабы, они всегда о своем.
Парень тряхнул своей огненной шевелюрой и нервно выдрал руку у женщины. Та еще раз покачала головой, но отстала. Меж тем старик, обращаясь уже только к Отставнику, разорялся:
– А о чем он говорил, о чем говорил! Вот как у них все по полочкам расставлено – природа отдельно, местные жители – отдельно. Усмирил одно, отстрелял другое – и в дамках!
Отставник одобрительно кивал и сделал рукой опять все тот же нелепый жест, словно бы ввинчивал ее в пространство, когда говорил о «реакции опоры».
– Нам, чтобы в этом всем, – второй старик отложил карабин Симонова и воздел руки, как бы пытаясь объять вселенную, – существовать, надо во что-то втиснуться, что-то вытеснить, уплотнить. А оно… оно – не хочет.
– Как твой стакан? – подсказал Робинзон, который от треволнений и голода стал находить в этой ахинее какую-то дремучую домотканую правду.
– Да-да. Ты льешь, а оно все выливается. Больше, чем надо, в пустой стакан уже не влезет.
– Это точно! – тоном знатока подтвердил один из охотников.
– Чтобы еще влить, надо что? – спросил мыслитель, поворачиваясь к Робинзону и вновь воздевая перст.
– Отлить немного, – нашелся тот, вновь моргая одним глазом.
– И-и – жах! – сказал Отставник, сопровождая сказанное соответствующей жестикуляцией. Растерянно Робинзон попытался нащупать фляжку у себя на боку и, не обнаружив ее, стал шарить глазами вокруг. Старик-философ, который все это время держал ее, пустую, в руке, резко протянул флягу Робинзону:
– На, держи.
Робинзон начал было крепить пустую емкость к поясу, когда в идиотскую дискуссию вмешалась вторая женщина, верно – та самая Дашка, с ягодами:
– Нет, ну вы их послушайте! До чего договорились – это значит, чтобы зажилось нам здесь нормально, надо некоторых из нас «отлить»? Так, что ли?
Мыслитель, кажется, сам задумался о своих словах, зачесал в затылке. Отставник же крякнул:
– Это ты и впрямь загнул. Не может такого быть, чтобы мы, для того чтобы нас тутошняя земля приняла, должны… должны…
– Проредиться! – жестко сказала Дашка. – Ну уж нет! На, поешь пока. – С этими словами она сунула опешившему Робинзону аккуратную плетеную корзинку с крупными, незнакомых цветов и непривычной формы ягодами и, поправив на груди «калаш», пошла на дедка. Тот сразу же забормотал:
