Старичок вошел в комнату, остановился возле стула. Был он невысокий, сухощавый, с пронзительными живыми глазками и такой же живой мимикой. Острый подбородок еще сильнее заостряла аккуратно постриженная бородка клинышком.
Он выглядел так, будто сбежал из далекого прошлого. Не доанабиозного, а значительно более раннего.
Дополняли образ затертый бархатный пиджачок и шелковый шейный платок. Совершенно неподходящая одежка для проснувшегося мира.
— Вы кто?
Это прозвучало настолько бледно и сипло, что я сам не узнал своего голоса.
— Хорошенькое дельце! — проворчал старичок, разглядывая меня с живым интересом. — Вы, молодой человек, ввалились ко мне в дом едва живым, а теперь спрашиваете с меня так, как будто это я к вам вломился. Я хозяин этой квартиры.
— Меня зовут Сергей, — тихо представился я.
Говорить, не смотря ни на что, было тяжело.
— А меня Валерий Эфроимович.
— Вы еврей?
— А вы антисемит?
— Да вроде бы нет.
— Тогда не понимаю, почему вас это беспокоит. Вы были без сознания. Долго. Неделю. Вы горели, как Жанна д'Арк. Я вообще не думал, что вы выживете. Обморожения и воспаления в таком количестве как у вас выживанию не способствуют.
— Но я жив…
— Ну так я приложил к тому усилия. Знаете, лекарств сейчас не найдешь, но у меня есть чудесные травники и другие полезные книги. Народная медицина способна творить чудеса. Кстати, в кружечке отвар. Выпейте.
Кружка с мутным варевом, в котором плавали какие-то сушеные листья, стояла на стуле возле кровати. Рядом лежала столовая ложка. Вероятно, Валерий Эфроимович поил меня бессознательного этим отваром всю неделю.
Неужели я в самом деле провалялся в беспамятстве семь дней?
Я приподнялся на локте, потянулся за кружкой. Слабость была жуткая. Каждое движение давалось с трудом. Кружка показалась тяжелой, будто вместо отвара туда налили свинца.
На вкус варево оказалось довольно мерзким.
— Пейте-пейте, — подбодрил старичок. — Мы с этим отваром таки поставим вас на ноги.
Я послушно сделал еще несколько глотков, пока в рот вместо жидкости не полезла трава. Сплюнул и отставил кружку. Без сил рухнул на диван.
— Где я?
— В Ухте, — в рифму ответил Валерий Эфроимович.
— Хорошая шутка. А на самом деле?
— Какие шутки, молодой человек? Мой дом находится в городе. Этот город называется Ухта. И мне самому весьма печально, что не Нью-Йорк или какая-нибудь захудалая Аддис-Абеба. Отдыхайте, молодой человек. Вам нужно набираться сил. Мы потом с вами поговорим. И вот еще…
— Что?
Старичок запустил руку в карман пиджачка, выудил оттуда что-то маленькое и протянул мне. Я принял подарок. На раскрытой ладони осталась капля янтаря. На тонком кожаном шнурке, в серебряной оправе, с застывшей внутри мухой.
— Что это?
— Хорошенькое дельце. Не узнаете свой талисман? Этот янтарик был у вас в руке, когда вы выпали из света.
Неделю я провел в кровати. Валерий Эфроимович прыгал вокруг меня так, словно я был ему родным сыном. Кормил меня, таскал за мной ночной горшок. Готовил какие-то отвары, настои и притирания. Он оказался чудесным стариком, несмотря на ворчливость. Тонким, душевным и удивительно чутким.
Кроме того, он был не дурак поболтать. Не то стосковался по собеседникам в своем затворничестве, не то просто любил травить байки. Так или иначе, когда я не спал, мы говорили с ним постоянно.
В Ухту Валерий Эфроимович приехал за четверть века до анабиоза. Привела его сюда через полстраны несчастная любовь. Женщина, за которой он приехал, сбежала, а Валерий Эфроимович остался. Потосковал какое-то время, как водится. Потом плюнул и стал жить дальше.
Наверное, именно поэтому моя история его весьма и весьма взволновала. Хотя его волновало всё и интересовало многое.
Особенный ажиотаж возник вокруг немца.
— Вы говорите, что знаете того, кто это устроил? Молодой человек, вы могли бы стать состоятельным молодым человеком.
— Каким образом? — опешил я.
— Продав своего немца.
— Я не торгую людьми.
— Господи, да я же не серьезно. Или я так похож на торговца рабами и органами?
Я покачал головой. На работорговца и тем более кровавого потрошителя он, как мне казалось, не походил совсем.
— А у вас тут торгуют людьми?
— Ни боже мой, — замотал головой Валерий Эфроимович. — Просто стараниями нашей администрации Ухта приняла концепцию социально-экономического развития на длительный период, и анабиоз в 2016 году им испортил всю малину. После пробуждения наш глава, прости господи, рвал и метал когда сообразил, что происходит. И не удивительно: они ж бюджет толком освоить не успели, а тут хлоп и анабиоз на тридцать лет. Хорошенькое дельце. А как проснулись, там уже и освоенные и неосвоенные бюджеты превратились в ничто.
Я кивнул.
Еще бы. Экономика с политикой накрылись медным тазом. Все социально-экономические связи рухнули. Деньги без поддержки чем-то материальным превратились в то, чем, по сути, всегда и являлись — в бумагу. Городского главу можно было понять. Пройти через все круги ада, чтобы подписать эту программу, и не успеть воспользоваться ее плодами.
— А немец-то тут при чем?
— Как при чем? — не понял старичок и огладил бородку. — При том же. Городской глава пообещал крупные неприятности виновнику анабиоза и посулил золотые горы человеку, который этого виновника найдет и приведет к нему.
— Это шутка?
— Хотелось бы мне так думать, молодой человек. Но городской глава был серьезен как памятник Дюку Ришелье. Вы бывали в Одессе?
В Одессе я не бывал, но согласился, что городские власти спятили, профукав упущенные возможности и распил масштабного бюджета. Хотя спятили на пять с плюсом.
Узнав о том, что немец бессмертен, Валерий Эфроимович возликовал еще больше и принялся доказывать, что Вольфганга в самом деле можно было выгодно продать. В конце концов, что обиженные власти могут с ним сделать? Ну убьют. А умирать в мучениях Штаммбергеру не привыкать. Только обычно он это делает бесплатно, а тут можно было бы навариться.
Старик шутил, но в каждой шутке, как известно, только доля шутки. Так что оставалось лишь порадоваться за немца, которого здесь не было.
Через неделю я в первый раз за долгое время поднялся на ноги и покинул библиотеку, в которой был заточен все это время. Думал, что покинул.
Немаленькая квартира Валерия Эфроимовича была уставлена книжными стеллажами практически полностью. Всякая лишняя мебель и вещи были выброшены отсюда в угоду полкам и книгам. Книги стояли корешок к корешку на стеллажах и полках. Книги лежали в коробках и просто стопками по углам. Ветхие, потрепанные временем, но все же сохранившиеся.
