Сайрус сделал пару шагов, пошатнулся и едва не упал, так вдруг закружилась голова (но явно не от успехов). Хорошо, что поблизости оказался бионик-«гепард», который услужливо подставил командиру спину. Рем запрыгнул на бионика и направил его к центральным воротам. Легкой рысью. Спешить теперь было некуда…
…Очутившись в главном блоке, Сайрус снял шлем и маску, вытер ладонью пот со лба и окинул взглядом видимое внутреннее пространство базы. Захват противником двух блоков на периметре пока никак не сказался на обстановке внутри базы. Суетилась только охрана, перекрывая подходы к восточному и западному бастионам изнутри периметра, да еще нервничали биоинженеры, которые не успели эвакуировать из лабораторий под восточным блоком все экспериментальные образцы.
Если не принимать всерьез эти два момента, результат был положительный. На текущий момент дактианцы все-таки формально побеждали. Но Рема охватывали двоякие чувства. В первую очередь странным было ощущение этой победы. Она вроде бы и имелась, но в то же время ее можно расценивать как чистейший проигрыш. Ведь получалось, что все добились, чего хотели, – проникли на базу. И даже в какой-то мере могли гордиться своими достижениями – в смысле, захваченными позициями. Маритта захватила блок управления инженерно-техническими системами – очень важную часть базы, а Сайрус сохранил контроль над военной частью объекта, что давало ему тактическое преимущество и позволяло утверждать, что база под его контролем. Но фактически успеха добился лишь Хауэр, хотя, возможно, он этого и не осознавал.
Ведь именно лаборатории, в которых он теперь хозяйничал, были главным секретом Эпсилона-13. Ради охраны именно этих научных модулей базы ей и обеспечили особо надежную, как это представлялось страткому, охрану из элитных диверсантов. И вот вам результат. Элита слила свою боевую задачу в сточную яму. Упс.
Глава 9
Снятся ли синтетикам электрические женщины
Говорят, двадцать один – счастливое число. Три семерки, карточное «очко» или, как грубовато шутили бойцы, количество пальцев у мужчины. Но Хауэру, когда он понял, что в строю теперь только двадцать робокригов и воинов, включая доктора Бозе, плюс сам командор, стало не до шуток. Без потерь войны не бывает, это понятно, только легче от этого понимания Максу не становилось. За несколько часов сумасшедшего рейда на Терранову командор потерял две трети личного состава своей штурмовой группы. Бывали в его карьере дни похуже, почернее, но тогда Хауэр и его бойцы хотя бы понимали, что происходит. А тут… они весь рейд бились фактически за право на жизнь, а не ради выполнения какой-то боевой задачи. Какого дьявола надо было бросать штурмовиков в болото стратегических игр генштаба и разведки? Почему именно их, а не специально обученных людей? И, главное, почему им никто не приходил на выручку?
Такого дерьма – чтобы забросить группу в тыл врага и забыть о ней – в армии Маробода отродясь не бывало. Значит, все было сделано намеренно? Но кем? Да, да, Хауэр помнил свои размышления и даже уверенность, что все устроил засевший в штабе предатель, крот и что именно он не разрешает отправлять к Хауэру подкрепление. Но какие цели он преследовал, на кого работал? Макс обещал самому себе и доктору, что в Эпсилоне-13 найдет все ответы, но пока он нашел только новые вопросы.
Например, почему вильдеры захватили именно инженерный блок базы, а мароманнам явно подставили лабораторный? Хотели вновь контролировать ситуацию, играя тумблерами системы энергоснабжения и кранами трубопроводов? В принципе здравая версия, только Хауэр в нее не верил. Вильдеры взломали стену бастиона настолько неаккуратно, что у Макса отпали все сомнения – им поставили задачу захватить конкретный блок, они ее тупо выполнили. И другой задачи у них нет. Ни шантажировать, ни затапливать дактианцев, ни погружать базу в темноту наемники не собирались. Зачем же они вообще так стремились попасть в Эпсилон-13? У Хауэра имелся лишь один ответ: чтобы оттянуть на себя дактианцев и облегчить мароманнам выполнение их настоящей боевой задачи – тоже проникнуть на базу. Причем конкретно в лабораторный блок.
Вывод противоречил утверждению Маритты, что мароманнам по плану отводилась роль городских террористов, но другого варианта Макс не находил. Получалось, что вольно или невольно отряд выполнил все, что задумывалось неизвестным сценаристом. Или не все, но большую часть. И дальше, даже если Хауэр решит, что действует самостоятельно, ему придется тоже играть по правилам хитроумного заговорщика. Ведь выбраться из каменной ловушки он теперь сможет, лишь доведя дело до конца – докопавшись до истинной цели захвата базы. Было ли запланировано и это? Макс не знал, но зато понимал, что ответ неважен. В любом случае у Хауэра не оставалось выбора.
Так что в новых условиях командора больше волновал другой вопрос – как взбодрить народ? Как придать отряду сил, чтобы закончить миссию и вырваться? Или же просто вырваться.
В первую очередь, конечно, следовало взбодрить воинов. Они были суровыми парнями, которые знали, на что идут, когда записывались в штурмовые бригады, никто из них не рассчитывал дожить до почетной отставки, но в глубине души у каждого наверняка все-таки таилась надежда, что он напишет мемуары или хотя бы расскажет о своих подвигах внукам. Но, когда товарищи гибли пачками, сначала через два, а потом и через одного, затаенная надежда сжималась почти до «шварцшильдовских» размеров, и это могло обернуться крупными проблемами. Ведь из черной дыры, в которую проваливалась надежда, не было выхода в этой Вселенной. А без надежды, даже самой слабой, человек жить не может, пусть он будет самым крутым и морально непробиваемым. Без надежды человек теряет нить жизни, а то и сам обрывает ее, совершая какую-нибудь героическую, но неоправданную глупость. Так что воины, хоть и сохраняли лицо и вели себя словно ничего не случилось («да, мы понимаем, что понесли серьезные потери, да, мы скорбим по погибшим товарищам, но не опускаем ни стволы, ни руки»), нуждались в командирской поддержке, и Хауэру следовало что-то им сказать. Что-то бодрящее и неформальное.
Робокригам моральная поддержка вроде бы не требовалась, но Хауэр давно воевал и знал, что доброе слово помогает и синтетикам. Казалось бы, искусственный разум, какие у него могут быть эмоции, а вот поди ты, синтетики тоже реагировали на авторитетное, но неформальное обращение командира в паузе между схватками. Причем слова должны идти непременно от самого командира, а не от его личного синтетика. Хауэр был далек от популярных среди «некондиции» философских рассуждений на тему, могут ли возникнуть зачатки неповторимой личности у искусственного разума, могут ли синтетики хотя бы осознать себя членами общества – пусть и стандартизованными, без особых личностных черт – и насколько влияет на формирование того или другого собственный «жизненный» опыт синтетика, не связанного с компаньоном естественного происхождения? Максу было неинтересно погружаться в досужие рассуждения типа «снятся ли синтетикам искусственные овцы». Он и так знал ответы на все эти вопросы.
