– Вам этот, – указала карлица на один из чугунков. – Плошки здесь, спать там, – сдёрнула она со стены линялую волчью шкуру и открыла дверь.
– В кладовке, что ли? – возмутился Ткач.
– Плохо? Улица там, – уверенно парировала старушенция. – И я вас запру.
– Стоп-стоп, – вмешался я в беседу. – Так мы не договаривались.
– Жратва и кров, – резонно напомнила карлица. – Вы их получите. Я живу одна, в лесу, и я – не дура. – Из-под тряпья показалась пара воронёных стволов. – Живо взяли и пошли!
Ткач одарил меня многозначительным взглядом.
– Ладно, – примирительно развёл я руками, ища полотенце, чтобы ухватить горячий чугунок. – Будь по-твоему. Но учти, что цена на соль только что поднялась вдвое.
Воинственная бабуся крякнула, однако слабины не дала.
– Не ожидал от тебя, старая, такого свинства, – посетовал Ткач, снимая с полки посуду.
– Иди-иди, молодой.
– Ты ж понимаешь, что этот твой засов улетит с первого выстрела? – поинтересовался Алексей, когда задвижка на двери клацнула, ложась в пазы.
– Выстрел разбудит, я выстрелю, – донеслось снаружи.
– Да у тебя небось и порох-то отсырел давно, и капсули сгнили.
– Сунься – узнаешь.
– Чёртова карга, – сдался Ткач.
В кладовке было темно и зябко в сравнении с протопленной избой, но всё же куда лучше, чем на улице. Я нашарил в подсумке зажигалку и запалил лучину, торчащую в прибитом к стене светце. Огонёк, отразившись от воды в широкой миске, что стояла на полке ниже, заплясал по стенам и потолку. Кладовка, четыре на два метра, была заставлена корзинами сушёных грибов, лука, любимого Ткачом чеснока и орехов. Всё это гастрономическое великолепие наполняло воздух густым щекочущим ноздри ароматом, отчего и так зверский аппетит сделался нестерпимым.
Перетащив несколько корзин в дальний конец кладовки, мы освободили две скамьи и приступили к трапезе.
В выделенном нам от хозяйских щедрот чугунке оказалось тушёное мясо с картошкой. Судя по костям – заячье.
Сожрав свою порцию, Ткач довольно рыгнул и отхлебнул из фляги.
– Будешь? – крякнув, протянул он мне пойло, от паров которого в моём носу тут же погибла половина рецепторов.
– Из тех канистр?
– Этиловый. Семьдесят градусов.
– Плесни чуток, – подставил я кружку. – Всё, хорош.
– Ну, за крышу над головой, – предложил Алексей тост.
– И за плечи под головой, – ударил я кружкой о подставленную флягу. – Ух! Дьявол… Ты себе так язву наживёшь.
– Ага. Успеть бы. Слышь, старая! – двинул Ткач носком ботинка в запертую дверь. – Не спишь ещё?
– Чего надо? – донеслось снаружи.
– Тебя звать-то как?
– Это зачем? – ответила хозяйка вопросом после долгого молчания.
– Да поболтать с тобой хотел. Вредно на полный желудок спать ложиться.
– Не помню.
– Как так?
– Давно не звал никто. Давно не говорила.
– Сколько ж тебе лет, что и имени своего не помнишь?
– Живу пока. Значит, не слишком много.
– Хе, до маразма не дожила – и то дело, – усмехнулся Ткач. – Ну а как ты оказалась тут, в тайге одна?
– Как погнали отца с матерью из города, так и оказалась.
– Из какого города?
– Не помню.
– А погнали-то за что?
– За меня. Другая была, не как все остальные. Люди не любят других. Хотят, чтобы все одинаковые. Чтобы все красивые.
– Жертва ксенофобии, – вынес я экспертную оценку. – А что забрались так далеко? Здесь и городов-то поблизости нет.
– Отец охотник был. Месяцами тут пропадал. Хорошее место, богатое на дичь. Сюда и перевёз нас. Подальше от одинаковых.
– Хм… Насколько я успел заметить, в здешних городах отбросы… прости, мутанты, ну, другие, ты понимаешь, селятся на окраинах, а не забираются в самую жопу.
– На окраине и жили. Выгнали с окраины.
– Ого. И за какие же заслуги?
– Раздавила голову одной одинаковой, красивой. Смеялась надо мной.
– Бабские тёрки, – прокомментировал Ткач со знанием дела. – Только там обычно за патлы таскают, на худой конец – рожу расцарапают. А про раздавленную голову первый раз слышу. Чем раздавила-то?
– Руками, – буднично ответила хозяйка. – Словно орех. Не рассчитала.
– Вот чёрт, – невесело усмехнулся Алексей.
– А местные не беспокоят? – решил я осторожно затронуть тревожащую меня тему.
– Местные? – не поняла хозяйка.
– Ну, двухголовые великаны верхом на ручных медведях. Встречала здесь таких?
– А, эти… Я зову их опятами, – засмеялась старуха. – Тонкие, длинные и грибами пахнут. Приходят иногда. Меняемся.
– Меняетесь?! – Брутальный голос Ткача сорвался на фальцет от удивления. – Это как?! Они же… Эти твари нас чуть на мясо не пустили!
– Хе-хе, они могут, да. Любят человеков. Глядишь, и меня скоро пустят. Но пока нет. Пока меняемся. Я им корзины плету. Они не умеют. Слишком большие пальцы.
– А что за корзины дают? – полюбопытствовал я.
– Когда как. Молоко, ягоды, орехи… вещи разные, с охотников добытые. Им-то ни к чему, а мне пригодятся.
– Разве охотники сюда забредают? – продолжил удивляться Ткач. – Ну, кроме нас.
– Нет, давно уж не забредают. Опята сами ходят к городам ближе. Охотятся на охотников. Хе-хе-хе.
– Ты ж говорила, у тебя самой отец охотником был, – напомнил я развеселившейся карге. – Как же так? А где взаимовыручка, сострадание, в конце концов?
– Чего?
– Он намекает, что папашка твой в гробу переворачивается от такой коммерции, – подсказал Ткач. – Если есть у него тот гроб. Небось опята-то твои батяню и употребили?
– Не, – снова засмеялась старуха. – Отец своей смертью помер. На говно изошёл.
– Поясни.
– Дизе… Дизент…
– Дизентерия?
– Точно. Всего себя выдристал. Чудно. Это помню, а лицо его забыла.
– И не опасаешься так вот рассказывать нам – охотникам – о своём приработке? – осведомился я, страдая от ущемлённого столь наглым образом самолюбия.
– Да какие вы охотники, – без следа доверия в голосе ответила прозорливая хозяйка. – От вас за версту смертью разит.
– И кто же мы, по-твоему?
– Убийцы, бандиты… Почём мне знать? Главное, что у вас есть соль. А у меня – ружьё и сухой порох.
– Дьявол. Я, кажется, влюбился, – раскрыл я душу Ткачу.
– Но зачем вы здесь? – продолжила старуха.
– Ну, – взял слово Алексей, – раз уж ты в людях так охуенно разбираешься, сделай предположение.
– От хорошей жизни сюда не идут. Видать, бежите от кого-то. Или ищете что-то. Если бежите, то зря. Из огня да в полымя. А коли второе, так…
– Договаривай.
– Видала я искателей. Проходили здесь. Да не вернулся никто. Разжевала их тайга. Горы проглотили.
