Я просто стоял и ждал.
Фигура все приближалась, и теперь я совершенно точно знал, что это Рамирес — несмотря на то, что лицо у погибшего рейнджера было совсем непохожим на то, прежнее…
Скорее, он походил на Гарсиа, хозяина нашего нынешнего приюта.
— Я давно жду тебя, Олаф, — сказал он, не раскрывая рта, но я отлично слышал его голос.
— Что тебе от меня нужно? — спросил я. — Ты же умер!
— Что такое «умер»? — беззвучно спросил он.
— Умер! Окочурился! Утонул! Я сам видел!
— А ты, по-твоему, жив?
Почему-то я почувствовал страх и гнетущую тоску. Я хотел ему сказать, что я точно знаю, что я-то жив, но на этой равнине, где не было никого, кроме нас двоих, мы были совершенно равны — как тут понять, кто из нас кто?
Пока я в растерянности смотрел на него, лицо у него вновь стало меняться — теперь он очень походил на доктора.
— Не морочь мне голову, — решительно сказал я. — Это не ты, не Рамирес.
— Что такое «Рамирес»? Имя — это всего лишь слово.
— Ну нет! Это был человек. Такой же, как я.
— А откуда ты знаешь, кто ты?
Я хотел ответить, что это знает каждый человек, но не успел. Земля вокруг меня начала стремительно трескаться, точно лед на реке, и фигура, стоявшая напротив, все отдалялась — я уже не видел его лица… льдины или куски земной коры вращались, терлись друг от друга, ударялись с глухим стуком… глухим стуком…
Стук в дверь.
Я проснулся с ощущением, что видел нечто важное, но не успел осознать, что именно. Соскочив с кровати, я вновь машинально потянулся к оружию, не нашел его, выругался и босиком направился к двери.
Стук повторился — тихий, осторожный.
Я положил пальцы на щеколду, которую задвинул перед тем, как лечь в постель.
— Кто там? — спросил я тихо. Автоматически я занял привычную позицию — повернулся боком к двери, оказавшись под защитой дверного косяка.
— Олаф! — раздался знакомый голос. — Это я, Хенрик.
Я откинул щеколду.
— С ума сошел, — сказал террорист, бросив на меня беглый взгляд, — я что, стрелять в тебя буду?
— Привычка.
— Поговорить надо. — Хенрик, не дожидаясь разрешения, прошел в комнату и вновь запер дверь.
— Какого черта? Ты что, хоть одну ночь не можешь выспаться спокойно?
— Спокойно?
Он сел на единственный стул и мрачно сказал:
— Знаешь, что меня в тебе всегда удивляло? Как ты при такой работе умудрился сохранить эту трогательную наивность? Может, потому ты так хорошо и сработался со своим напарником? Он тоже бесхитростный, как этот вот стул, — для пущей убедительности он постучал пальцем по деревянной спинке стула.
— Он, по крайней мере, не будит меня посреди ночи, чтобы поговорить о моем характере, — устало возразил я. — Хенрик, мы уже столько ночей не могли выспаться. Может, оттого нам последнее время и мерещилось черт знает что. А когда нам один-единственный раз выпала возможность отдохнуть, тебя начинают обуревать какие-то идеи, которым почему-то нельзя подождать до утра.
— В том-то и дело, что нельзя. — Он рассеянно полез в карман за сигаретой. — Олаф, послушай! Не то чтобы мы с доком очень уж друг друга терпеть не можем, но он меня слушать не станет, это точно, а твой напарник дрыхнет как убитый. Я к нему тоже стучался, хотел, чтобы он присутствовал при этом разговоре, но он даже не проснулся. Никогда не думал, что кадары так храпят — из-за двери слышно. Но хоть ты-то можешь меня выслушать?
Я понял, что отделаться от него не удастся.
— Ладно, — ответил я, — валяй.
И потянулся, чтобы зажечь свечу, но он мне сказал:
— Не зажигай света.
— Да что стряслось-то?
Он в некотором затруднении подыскивал слова. Потом сказал:
— Олаф, ты же знаешь, я не ученый. Я боевик. Я себе всякими глупостями голову не забиваю. Док должен был бы сообразить, но он ведет себя так, словно ничего не видит.
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— А вот к чему. В Гиблых Землях выжить нельзя. Иначе бы и тот, первый, отряд вернулся, и до него патрули смогли бы хоть что-то разведать, и мы сейчас не шли бы наугад, а хотя бы приблизительно знали, что тут делается.
— Допустим, и что дальше?
— Да то, что при том, что тут творилось в начале прошлого века, да и потом тоже, эти милые люди, которые так трогательно нас тут приютили, выжить просто не могли.
Я зевнул, хотя, честно говоря, мне стало несколько не по себе.
— Глупости! Индейцы-то выжили.
— Олаф! Индейцы — мутанты. И наш проводник — мутант. Он этого и не скрывает. И, кстати, не скрывает, что и они жить тут боятся. Все равно боятся — несмотря на все свои замечательные способности. А эти — ничего не боятся. Они даже двери на ночь не запирают!
— Что значит «не боятся»? То-то этот Гарсиа мне в спину своей пушкой тыкал!
— А иначе бы ты ему не поверил! И не сложили бы мы тихо-мирно свое оружие там, внизу. Где твой пистолет, Олаф?
— Ну…
— Вот именно!
Я в затруднении таращился на него, и тень давешнего ночного кошмара коснулась меня, заставив похолодеть в теплой южной ночи.
— Черт возьми, что ты хочешь сказать? Что кто-то, или что-то, сумел настолько отвести нам глаза, что мы спокойненько разошлись себе по комнатам, бросили оружие…
— Ты на редкость проницателен, — сквозь зубы проговорил Хенрик.
Я медленно сказал:
— Быть может, это у тебя твоя обычная паранойя, но вдруг ты прав… на этот раз. Что же нам делать?
— Во-первых, пошли разбудим твоего придурка- напарника.
Я нашарил в темноте одежду, которую Хенрик смахнул со стула на пол, и начал одеваться.
— Шевелись, — поторопил Хенрик.
— Ладно, — сказал я, застегивая рубаху, — пошли. Где он дрыхнет?
— В соседней комнате.
В коридоре было темно. Половица у меня под ногой скрипнула, и я замер на месте… нет, все спокойно.
Дверь в комнату, где ночевал Карс, была заперта, и оттуда и впрямь доносился немелодичный храп. Наверное, нужно уж очень умотать кадара, чтобы он так храпел — я еще ни разу ничего подобного не слышал.
Я тихо постучал в дверь костяшками пальцев.
Никакой реакции.
Я постучал громче.
— Кто там? — раздался сонный голос моего напарника.
— Это я, Олаф! Открывай скорее.
— Сейчас!
Что-то грохнулось на пол; этот умник как нарочно умудрился наделать как можно больше шуму.
— Черт бы его побрал! — прошептал у меня за спиной Хенрик.
Наконец засов щелкнул, дверь приоткрылась, и на меня из темноты уставилась мрачная рожа.
— Опять что-то стряслось, да? — покорно спросил Карс.
Не успел я рта открыть, как Хенрик, стремительно выступив вперед, щелкнул перед носом у Карса зажигалкой.
Тот отпрянул от язычка пламени.
— Вы опять оба с ума сошли?
— Редкостный урод, но все же это он и есть, — проворчал Хенрик.
Карс оживился.
— В морду захотел, да?
Я устало сказал:
— Уймитесь вы, дурачье. Пошли за доком!
— Ты хоть знаешь, где его разместили?
Я покачал головой.
— Он вон в той комнате, — сказал Карс. — Ему вы тоже будете зажигалкой в пасть тыкать?
— Ты что-то разговорился, — угрюмо заметил Хенрик, — пошли.
— Куда мы идем? — удивился Карс.
Я сквозь зубы сказал:
— Потом…
И мы на цыпочках двинулись к комнате дока.
— Только я заснул, — тихонько жаловался Карс у меня за спиной, — только вздохнул спокойно…
— Умолкни.
Я подошел к двери и прислушался — оттуда не доносилось ни звука.
Я тихо постучал.
— Док! Эй, док!
Тишина…
— Док! Да открывай же, черт возьми!
Хенрик слегка нажал на ручку двери, и она плавно приоткрылась. В комнате было темно и совершенно тихо.
— Его тут нет, — сказал Хенрик.
— Да куда же он подевался?
— Он даже и не ложился. Постель не смята.
— Черт! Куда он делся?
— Нет времени, Олаф, — спокойно сказал Хенрик, — пошли.
Я нерешительно возразил:
— Но док… нам надо его дождаться.
— Если он внизу, мы найдем его там, — ответил Хенрик. — Но мне почему-то кажется, что его там нет.
— Да что происходит, Олаф? — жалобно спросил Карс.
— Мы уходим. Тихо и незаметно, как настоящие джентльмены.
— Я не настолько джентльмен, чтобы слинять до завтрака.
— Уж придется.
— И куда делся док?
— Уймись ты, Бога ради, — душевно попросил Хенрик, — пошли.
И мы начали осторожно спускаться по лестнице.
Хенрик шел первым. Я за ним. Он уже был на нижней площадке, когда я окликнул его.
— Хенрик!
Он застыл на месте.
— Без паники. Нас пока еще никто не тронул. Так что не делай глупостей.
— Что же мне, дожидаться, пока нам глотки перережут?
— До этого пока еще не дошло, верно?
— Дурак ты, Олаф, — грустно сказал Хенрик, — прекраснодушный дурак.
