его смех, его улыбку… Всё пропало из-за тебя! — горечь в его голосе режет как сталь.
— Пожалуйся в газету. Может, им не насрать. Поднявший оружие должен быть готов умереть от него. Малыш Алекс, как оказалось, не был готов.
— Я узнал многое, — игнорируя мои слова продолжает Майкл. — Кто ты такой и что тобой движет, кого ты любишь и ненавидишь, что умеешь и где прокалываешься… У тебя много союзников. Что ж, я тоже отыскал парочку. Галадра, например, очень хорошо поняла меня. Ты отнял у неё дочь, также как отнял у меня сына. Её помощь была неоценима.
Делаю мысленную зарубку.
— Ты считаешь себя великим спасителем, — фыркает он. — Я знаю, чего ты стоишь на самом деле. Когда остаёшься с собой наедине, что приходит к тебе во снах. Никакой ты не герой, щенок, ты паршивый трус, бросивший собственного брата в лапах ублюдка-отца.
Непроизвольно дёргаюсь, как от удара, и лучше бы мне врезали в челюсть разок. Такое забывается гораздо быстрее и заживает гораздо легче.
— Мой был таким же, — кивает Майкл, — но я почему-то не сбежал от него, а сломал ему пару рёбер, как только окреп, и он больше никогда не поднимал руку на мать или моих сестёр. Тебе хочется верить, что ты не виновен? Что вся ответственность лежит на наркоторговце, на твоём отце, брате? Ком угодно, кроме тебя, верно? Мы оба знаем, что это не так. И ты ещё хочешь остановить Сопряжение? Мнишь себя защитником угнетённых и опорой для друзей… Что ж, Стрелок, посмотрим, какова сила твоих убеждений.
После этих слов грудная клетка Накомис бугрится, девушка заходится криком, а мой собеседник произносит:
— Вот она — твоя подстилка. Шкет же надёжно спрятан. Хочешь их спасти, ты знаешь, что делать. Оружие, кольцо, одежда. Выбрасывай всё, пока не останешься в исподнем.
Я вижу, как трепещут и закатываются от боли глаза Накомис. Эта престарелая гнида пытает полицейскую у меня на глазах, не трогая её и пальцем. Она выгибается дугой, скребя ботинками по земле. Из прикушенных губ медленно струится кровь.
— Что ты сделаешь, Егерь? — внезапно произносит Арианнель. Её голос сухой и трескающийся, как зимние ветки. — Кому вынесешь приговор: себе или товарищам? Как поступит истинный Стрелок Гилеада?
В словах Горгоны нет какой-либо насмешки, злорадства или болезненного любопытства. Для неё это вопрос первостепенной важности. В этом я уверен на 200%. Благодаря Струнам сердца и Эмпатической проницательности читаю Арианнель, как открытую книгу. Она хочет понять, что я выберу, когда на весах лежат жизни моих друзей и моя собственная.
Только… это ведь ложный выбор. Искусственная парадигма, навязанная мне врагом. Никакие сделки с ним не имеют смысла, поскольку он уже доказал, единственное, что его по-настоящему волнует — это возможность причинить мне максимальную душевную боль. Даже если сдамся, добросовестности от него можно не ждать. Майкл вначале убьёт заложников, а потом и меня.
Исходя из этого, остаётся второй предложенный мне выбор — пожертвовать друзьями в обмен на свою жизнь. Что ж, я говорю: «катись в ад с такими вариантами». Не знаю, что думает Горгона, да мне и плевать, но я считаю, что никакая кровожадная мразь не может заставить истинного Стрелка Гилеада упасть на колени, даже если на кону стоят жизни его товарищей. Он обязан найти способ спасти их и уничтожить угрозу.
Параллельно думаю вот о чём. Майкл знает вещи, которые знать он никак не способен, и речь не о полученных мной способностях или списке нажитых врагов. Моё прошлое поросло быльём. Можно было бы списать его осведомлённость на последствия допроса Накомис и Мэтта. Они ведь слышали историю о моём брате. Однако я никогда не делился с ними своими взаимоотношениями с отцом. Много чести, вспоминать об этой паскуде.
Поэтому я могу сделать единственный вывод. Либо управляющий взял интервью у моего бати, что маловероятно, либо отыскал и заключил сделку с Иерофантом.
Последний и самый главный аргумент в пользу этой теории — слова самого Говнюка Старшего. «Мне пришлось продать собственные воспоминания, чтобы получить информацию о тебе». По рассказам того пленного дрокка и самой Горгоны именно Иерофант даёт ответы на вопросы, но в обмен берёт отнюдь не аркану.
Отсюда всё то обилие обретённых врагом знаний. Главный вопрос, когда именно состоялся их разговор? Если до моей поездки в Париж — это одно. Если после — совсем другое, и этим можно воспользоваться.
Все эти мысли ворохом проносятся в моей голове, но покоя мне не даёт одна деталь. Я не чувствую никаких эмоций со стороны Майкла. Даже Супернова, стоящая в стороне, фонит ими, а этот кряжистый мужик экранирован, как клетка Фарадея [9].
Не могу я уловить и его глубинные желания. Мне приходится ориентироваться лишь на голос собеседника. Вкупе с неработающей Оценкой возникает слишком много вопросов. Это и есть помощь от матушки Вальторы или дело в чём-то другом?
Тем временем скрученная болью Накомис отрывает голову от земли и шепчет окровавленными губами:
— Егерь… не смей. Я… не позволю!..
— Кобыла, закройся, — неодобрительно роняет Майкл, и новый спазм боли скручивает полицейскую. — Думаешь? — он качает головой, глядя на меня. — Думай-думай. А чтобы тебе было проще принять решение…
Я не ощущаю никакой угрозы, исходящей от него, нет и багровых предупреждающих пятен от Инстинктивной бдительности. Просто в один момент пятачок, на котором я стаю, накрывает волна искажения. Окружающий ландшафт словно искривляется, создавая в воздухе видимый эффект ряби. Пространство снаружи этого эффекта тускнеет и расплывается, будто я смотрю сквозь тепловое марево.
Не замечаю в организме каких-либо изменений, зато на другой стороне движения Майкла становятся в разы шустрее. И сдаётся мне, это не его ускорили, а меня замедлили.
На автомате активированный Спурт разгоняет моё тело лишь на малую толику от обычных значений. Словно сел за руль спорткара, а он, тарахтя, едва выдаёт сорок километров в час.
Почти синхронно со стороны противника в мою сторону выстреливает сеть сияющих энергетических усиков. Они пронзают размытую завесу, наполняя воздух слабым малиновым свечением.
Вокруг моего огнестрельного оружия образуется мерцающий барьер. Кажется, что револьверы, дробовик и винтовку, заключили в полупрозрачную клетку.
В эту секунду мои органы чувств находятся в состоянии повышенной готовности, и я понимаю, что западня окончательно захлопнулась. Земля под ногами вздрагивает, и воздух наполняется шипением выделяющегося газа. Отравляющие пары начинают подниматься из-под снега, угрожая поглотить меня целиком.
А мне плевать.
Потому что в носу у меня сидит компактный фильтр, купленный в Магазине, а тело окружено невидимой сферой из сжатого воздуха, которая отталкивает ядовитый газ. Зная, что Мэттта и Накомис похитили именно так, я заранее позаботился о мерах противодействия этой заразе.
По мере приближения к противнику, я непрерывно сканировал окружающую местность в том числе в терагерцовом диапазоне. Именно так и засёк, что под снегом и почвой скрываются толстые подрагивающие корни. А вот первые две ловушки — замедление и отключение огнестрела — физических проявлений не имели. Возможно, устройства спрятаны где-то на теле Говнюка Старшего или это вообще способности.
Смертоносные токсины клубятся и вихрятся за пределами барьера зелёным туманом, не в силах прорвать его, скрывая меня от глаз врага. До моих ушей доносится голос Майкла, в значительной степени искажённый, но лучащийся от злой радости.
— Галадра сказала, что использовать подобные дорогостоящие побрякушки против Кваза, как стрелять из пушки по воробьям, но возможность наблюдать за тобой, когда я перережу глотки твоим друзьям, того стоит.
— Егерь!.. — хрипит Нако.
Сосредоточившись, я направляю свою силу вовне. Сейчас это даётся столь легко, будто я делал это сотни раз. Мои руки слегка подрагивают от напряжения, когда я произвожу манипуляции с проводимостью воздуха, увеличивая её в десятки раз. Атмосфера потрескивает от латентной энергии, предвещая бурю, которую я собираюсь высвободить.
Во мне вспыхивает гнев, и бушующее небо над головой отражает мои эмоции. Тёмные штормовые облака сгущаются за долю секунды в ответ на мой приказ.
Вероятно, оппонент ожидает засечь звук падающего тела, но вместо этого различает мой голос:
— Я же не успел дать тебе свой ответ. Прислушайся хорошенько.
Майкл вздрагивает на долю секунды, когда понимает, что его
