Курсилов зрел в корень.
Стояла недобрая февральская ночь. Море тяжело дышало могильным холодом и смертью.
Корабли с десантом призраками подошли к берегу. За спиной ухал главный калибр крейсеров и эсминцев. Снаряды летели на холмы, засаженные непородистой виноградной лозой, рвали ледяную землю, будили спящих румын.
Да, на берегу сидели румыны, а вовсе даже не ненавистные немцы — от тевтонов была только батарея из трех тяжелых зениток.
Как и было условлено, к этому моменту Обухов и весь экипаж «тридцать первого» находились уже в танке. Более того: мехвод Чевтаев запустил двигатель.
Это было правильно. Как только баржа опустит сходни, танки должны рвануть вперед, не задерживаясь на борту ни одной лишней секунды!
Обухов не утерпел, открыл люк, высунулся из башни по пояс.
И тут берег ответил…
Заговорили авторитетные немецкие зенитки. Им подгавкивали пушки помельче. С завораживающим шелестом сыпались из-под рваных туч минометные мины. Ну и, конечно, залаяли два десятка пулеметов сонного румынского батальона…
Идущую рядом баржу с танками осветили прожекторы.
Сразу же вокруг нее поднялись столбы воды — это зенитки взялись за самую крупную цель.
Меньше минуты шквального арт-огня — и прямое попадание в танк, стоящий на барже!
Продолжение истории Обухов не досмотрел. Осколок, щелкнувший по створке люка, заставил командира вспомнить об осторожности и нырнуть обратно в башню.
— Экипаж, к бою! — крикнул он в ТПУ, танковое переговорное устройство. — Внимание, осколочным заряжаю!
Это Обухов сообщил для наводчика Леонова — на «стюартах» заряжающим выступал сам командир танка.
— Наводить по вспышкам! — приказал Обухов.
— Есть по вспышкам! — отозвался Леонов.
— Огонь!
«Стюарт» выстрелил.
Так начался тот бесконечный бой.
После этого, как показалось Обухову, их танк провел на борту баржи еще полночи. Эта половина состояла из сотни кусков и кусочков серой ткани военного времени. На ткань были нашиты, словно блестки, мириады брызг ледяной воды и мириады искристых осколков, яростно стучащих по броне, по барже, по снующим повсюду катерам с морской пехотой…
На самом же деле баржа прошла вперед еще с полкабельтова и беззвучно — удар полностью заглушила канонада — напоролась на один из сварных противодесантных ежей, затопленных супостатом на мелководье.
Матросы мгновенно опустили сходни и замахали флажками. Дескать, танки на выход.
К счастью, танк Бандалета, стоящий перед их «тридцать первым», сразу же сорвался с места и образцово-показательно скатился по сходне в бликующую отсветами разрывов черноморскую воду.
Им повезло буквально во всем.
И в том, что их баржа не получила снаряд ниже ватерлинии.
И в том, что они поймали противодесантного ежа, когда до берега было уже рукой подать. Длины сходней как раз хватило, чтобы перекрыть самый опасный район с глубинами полтора-два метра — там их желтый «Стюарт» навсегда заглох бы, наглотавшись горькой воды.
— Вперед на малом ходу! — распорядился Обухов.
Танк радостно заревел и, мощно содрогаясь, двинулся к сходням.
Снаряд немецкой зенитки пробил палубу ровно там, где «тридцать первый» был секунду назад. Еще одно везение. Но почему бы и нет, ведь 31 — это 13 наоборот!
Сориентироваться на берегу было невозможно.
Исчезла даже та мнимая ясность, которая существовала, когда Обухов смотрел на вражеские позиции с моря, высунувшись из башенного люка.
Он приказал мехводу включить фары. Но тут же отменил приказание — побоялся, что на яркий свет немецкая зенитка пришлет свой увесистый 88-миллиметровый гостинец.
«Нам бы только до танков ихних добраться, и дело пойдет!» — вспомнил Обухов слова наводчика Леонова, а ведь еще смеялись над ними.
В самом деле, «до танков» теперь не отказался бы добраться и сам Обухов. Почему?
Да потому что ему до чертиков хотелось видеть цели!
Реальные цели!
По которым можно бить бронебойными, как учили!
А в хмельной круговерти ночного боя, когда враг невидим за брустверами и маскировочными сетями — много ли навоюешь?
Обухов видел, как слева от них два танка попытались продвинуться вглубь берега. Но совсем скоро затихли оба, получив по снаряду каждый.
— Спрячься за подбитыми танками, — приказал Обухов мехводу. И, чтобы экипаж не думал, что он трусит, пояснил:
— Иначе нас сожгут.
Бой не ладился… Но это не значило, что он, старший сержант Обухов, должен был просидеть остаток ночи, как просватанная девица — в безделье и мечтаньях!
Надо было действовать.
Но чтобы действовать, требовалось оценить обстановку, а сделать это изнутри машины, через танковый перископ, было ну никак невозможно!
Задержав дыхание, будто ныряльщик, командир резко толкнул вверх люк и каким-то нечеловеческим, змеиноподобным движением выскользнул из него на башню. А с башни тотчас стек, миновав зенитный пулемет, на горячую решетку моторно-трансмиссионного отсека.
Обухов уже собирался спуститься на землю, но в последний миг удержался: на его памяти два командира экипажей погибли вот так же, на минах (в том, что берег здесь наверняка заминирован противопехотными, Обухов не сомневался.)
Так что сержант остался лежать на танке, за башней.
Вокруг рвались минометные мины.
Осколки с жужжанием подлетали к танку, похожие на огромных жуков-хрущей, и с нехорошим стуком бились о броню. Любой из них мог убить сержанта наповал.
Но все это были сущие пустяки по сравнению с главным: теперь Обухов видел.
Видел все совершенно отчетливо. При помощи какой-то особенной небеснорожденной холодной мудрости опытного танкиста он проницал всю картину боя, понимал начертание вражеской позиции и легко разбирал ее на отдельные элементы.
«Нам бы только до танков ихних добраться…»
На самом деле, какие там, к черту, танки!
Если вообще допустить, что их «тридцать первый» мог дожить до утра и принести хоть какую-то пользу десанту, то и выживание, и польза эти были связаны с выходом во фланг вражескому батальону, который держал оборону пляжа, запирая десант у кромки воды, не позволяя ему расправить блестящие черные крылья, вырваться на оперативный простор.
Фланг этот был совершенно четко обозначен мерцающими звездами пламенного выхлопа двух станковых пулеметов. Правее них лишь изредка вспыхивали огоньки винтовок.
За этой батальонной позицией, где-то на бугре над деревней Южная Озерейка, располагалась та самая батарея зениток, которые разделали под орех первую баржу с танками, а затем и вторую — ту самую, с которой очень вовремя убрался их счастливый «Стюарт».
