Перчатка как перчатка. Когда-то синяя (с изнанки цвет еще можно было различить), маленькая, почти дамская. Я даже вытряхнула земляные комочки и надела. Сначала на одну руку, потом на другую, парализованную и обезображенную. Не про изошло ровным счетом ничего…
Так бы я и осталась в недоумении, если б не нашпапа уплотнение на тыльной стороне перчатки. Маленькое, квадратное. Пришлось вспарывать антикварную ткань.
Оттуда извлечена была пластиночка, и по размеру, и по толщине напоминающая почтовую марку. Только металлическую. Очень легкую. Ассоциацию с лезвием для бритвенных станков я отмела: края у пластиночки были вовсе не острые. Зато поверхность неоднородно-волокнистая.
Я взглянула вниз, на шею князя.
Ну конечно! Это же фрагмент гривны! Где были мои глаза?!
И где были мои руки…
Это наконец произошло: я уронила найденный квадратик. Выронила из неумелой левой руки прямо на хрусталь княжеского кокона. Доигралась…
Мигнула вспышка – и моей находки не стало.
Я застонала, кляня себя за неуклюжесть. Но, приглядевшись, решила, что поторопилась с обвинениями. Пластиночка не сгорела. Пройдя некий невидимый барьер, она вновь материализовалась – уже внутри. И теперь медленно планировала, слегка покачиваясь, будто плыла в неспешных потоках невидимой жидкости.
Вязкие струи явно имели какую-то цель и направление. Подождав немного, я поняла эту цель: мою находку как магнитом тянуло от груди князя, куда она свалилась, к его голове. Медленно, но верно.
Я наблюдала за передвижением пластиночки до тех пор, пока не проголодалась.
Поела рыбы, которую сама себе поджарила (с кулинарами из местных пока связываться было опасно). Попила родниковой водички. Вернулась.
Пластиночка все плыла.
Только к закату солнца она достигла княжеской шеи. И остановилась. Прямо над рваной дырой Витвины. Зависла сантиметрах в пяти над ней.
Больше ничего не происходило.
Я напрягала зрение до самой темноты. А потом решила вернуться к наблюдениям завтра. Спозаранку.
Однако крики Бокши: «Госпожа! Госпожа княгиня!» – разбудившие меня ни свет ни заря, заставили позабыть обо всех планах.
«Началось…» – подумала я тоскливо.
В голове у Бокши была сплошная радость – ведь он вез мне лекаршу, которая обещала помочь!
Лекарша?
Чем ближе подбегал Бокша, тем яснее становился ее образ – Меланья! А почему не сам волхв?
Но Бокша и думать не думал ни о каких волхвах. Госпожа и лекарша! Эти двое заполняли всю его голову, больше никто втиснуться в его мысли уже просто не мог.
– Госпожа! Вы живы! – Бокша бросился передо мной на колени, жадно рассматривая, будто все еще не веря, что снова обрел это долгожданное счастье – меня. – Но что с вашей рукой? – вдруг задохнулся он от гнева.
– Успокойся, Бокша. – Я мягко погладила его под теменной костью, упорядочивая мысли. – Она у меня что-то… совсем отказывается работать.
– Сейчас, сейчас, – торопливо заговорил он. – Лекарша уже здесь, она вас вылечит!
Да там была не только Меланья! Ко мне приближался целый отряд людей. И впереди всех – Никодим.
Вот оно что! Успел! Тогда, похоже, моя казнь может оказаться и отложенной. На неопределенный срок.
Никодим вел под уздцы коня, на котором восседала Меланья, связанная по рукам и ногам.
– Бокша, – с удивлением обернулась я к анту, – она же вроде и сама не против была помочь?
Бокша засмущался. Я ясно увидела, что привязывал Меланью, конечно, Никодим, приговаривая: «А вот чтоб не вздумала бегать!»
– Ладно, – улыбнулась я. – Главное – вы прибыли. А то я уж заждалась.
– Здравы будьте, княгиня! – поклонился Никодим, сдергивая с головы что-то вроде папахи. – Мы уж даже и не надеялись… Этот дурак (кивок в сторону Бокши) гнал нас, как сумасшедший, – верите, всю ночь ехали. По лесу! Сейчас чуть в болоте не утопли – слава Господу, светать начало.
– Рада тебя видеть, Никодим. Знаю, что Орей завел тебя вовсе не туда, куда мы думали… Да развяжи ты девочку!
– Ничего, целее будет, – зло сверкнул глазами на Меланью Никодим. – А что это с рукой вашей?
– Вот это и есть теперь объект лечения, – вздохнула я и подошла к наезднице. – Здравствуй, Меланья, сейчас все будет хорошо.
– А то уж не твоя забота! – ожесточенно выкрикнула она, демонстративно глядя поверх моей головы. – Хорошо будет! Это я приехала делать хорошо! И все вы у меня еще плясать будете!
Я невольно отшатнулась. Не от голоса девочки – от ее воспоминаний.
Я увидела, как голого, крепко привязанного к дереву Орея какой-то человек прижигает раскаленным на костре железным прутом. Старческая кожа дымится, шкварчит, словно сало на сковородке. Отвратительно воняет паленым. И делает это… – Когда он оборачивается, то отчетливо видно, что это Никодим. Его рот перекошен, сыплются грязные ругательства, но что они значат в сравнении с раскаленно-оранжевым концом железного прута в его руке?..
– Боже мой… Никодим… – медленно обернулась я к нему. – Ты, пытал ее деда?
– А чтоб правду говорил! – заносчиво восклицает Никодим высоким, яростным голосом, но мысли у него скорбные и горькие. – Я же приехал с дружиной – вас нет. Ну и поспрошал я его. А он – возьми да помре…
– Здравы будьте, княгиня, – весело поприветствовал меня сзади незнакомый голос. Я обернулась.
– Каллистрат, рода Оболыжских, – поклонился он.
– И вы допустили, чтобы в вашем присутствии пытали человека и запытали насмерть? – тихо спросила я у невысокого, гладко выбритого, лучисто улыбающегося человека.
– О, княгиня… – Улыбка сползла с его лица. – Если вы так добры, что переживаете даже из-за грязного колдуна, не желавшего вам ничего хорошего, тогда Никодим прав – стоило бросить все и мчаться вас спасать…
– Как это мило: замучить человека и тут же говорить комплименты даме. Из вас выйдет настоящий джентльмен, – покачала я головой.
– Надеюсь, княгиня, вы меня не слишком сильно сейчас отругали? – галантно поинтересовался Каллистрат. – Хочу вас обрадовать: зло, которое мы с Никодимом совершили… Нет, я, конечно, не пыткой добивался у этого мерзавца, куда он нас дел. Этот грех взял на свою душу Нмкодим. Но вы правы, княгиня, конечно, правы – я грешен в той же мере, что и он. Потому что не препятствовал пыточному способу дознания. Я все это отлично видела в его голове. Не было там только раскаяния, переполнявшего сумрачные мысли Никодима. Кал-листрат же был уверен, что поступил правильно, добиваясь информации любой ценой. И на пыточную меру он пошел с холодной головой, а вовсе не обезумев от горя, как Никодим, который решил, что опоздал, не сохранил княгиню, не выполнил последнюю волю Порфирия…
