Всё это вежество, даже будь оно достоверным, мало помогло бы в борьбе с непогодой на перевале, где путешественников встретили ледяной ветер и двухаршинный снег. Пятерым пришлось менять черёд, чтобы головной як или синий тур не обессилели. Здесь стоило вспомнить, что следовало сторониться несвоевременной смерти – а замёрзнуть, застряв в снегу, хоть и ради благого дела, но переоценив собственные силы, значило завершить круг второпях, не к сроку, из-за неизбегания вредного.
За перевалом, снега на тропе резко поубавилось – едва на пару пядей. Разговор как-то перешёл с демонов на древних богов, с тех – на судьбу, с неё – на суженых и наречённых. Мнение Овсяника о Самборе ещё слегка повысилось, когда тот показал товарищам голограмму с изображением своей жены, прозванной Меттхильд. Ингви впал в печаль – у него не было суженой, вдобавок, штурман лишился возможности принести пользу в путешествии, оставшись без электронной карты. Овсяник хотел сперва утешить ямта, поведав о том, что в отказе от стремлений – будь то к предметам или к привязанностям – лежит один из путей к благости, но по трезвом рассмотрении признал, что такое откровение могло прийтись не в пору. Поэтому поединщик решил поддержать товарища по путешествию, спросив его о чём-то тому знакомом и дорогом:
– Расскажи, Ингви, как твой шкипер прознал, где мы встретим кочевье саму́сов[197]?
Пока штурман собирался с мыслями, Самбор уже влез с ответом:
– Выручила «Шиокова стрела»! Пока она летит не над морем, морским шаманам нет от неё проку, так Кромбьёрн через Путъюк-целительницу упросил шаманов передать ему управление телекитоном!
– Телекитоном? – переспросил Овсяник.
На этот раз, ему ответил всё-таки Ингви:
– Телекитон – это как фотокитон, только вместо плёнки – светочувствительные ячейки, так что картинку можно напрямик передать по асирмато. В живом времени.
Скалы слева и справа раздвинулись, на обращённых к югу склонах в снегу стали появляться прогалины.
– А морским шаманам оно почто? – раздался сзади голос Чачамокожа.
– Как зачем? – снова вклинился Самбор. – Следить за рыбой, за течениями, потом, за знаками, что подают косатки!
– О чём же может косатка в космос знак подать? – подивился оруженосец.
Над долиной простёрлось туманное море. По его поверхности даже шли медленные расплывчатые волны, а за головным яком, словно плывшим по поверхности облачного слоя, оставался расходившийся след. Ездоки нырнули в туман. В надоблачной части мира, срединного из девяти, вышло светило, и веера его направленных вниз и вправо лучей, рассеянных туманом, облекли шлемы Ингви и Самбора золотистой аурой.
– Овсяник Крукович, те на главу аки свет горний снизошёл! – воскликнул Чачамокож.
Следовало объяснить оруженосцу причину явления, но прежде долженствовало разобраться с тем, что завиднелось в клубившейся по краям прорехе, открывавшей вид в долину Санту. Там и впрямь устроили стойбище самусы. С южного края поселения, что-то горело. Обычай кочевников предостерегал от открытого огня, делая исключения только для дней зимнего и летнего солнцестояния.
– Палицу, – сказал поединщик, поднимая правую руку над плечом.
Привычно обхватив рукоять, левой рукой Овсяник опустил личину шлема, уподобившись трёхрогомордому дракону, и особым образом тряхнул головой, чтобы перед глазами опустились диоптрические очки. Всмотревшись в увеличенную магией мистерии хрустального дракона картину, поединщик перехватил палицу и вновь поднял её над плечом, рукоятью назад. Оруженосец принял оружие. Главная причина недеяния есть отсутствие причин для действия. Когда же причина появляется, действовать следует без сомнений, размышлений, и промежуточных шагов.
– Спарку.
За спиной, Чачамокож и Гамчен с маслянисто-увесистыми звуками принялись собирать сдвоенный пулемёт. Надплечья Овсяникова панциря приняли тяжесть, слева и справа по краям ограниченного личиной поля зрения обозначились надульники стволов. Поединщик повернул голову влево-вправо, ощущая дополнительное усилие в мышцах шеи и давление на ушах от наушников аналогового антиусилителя. Стволы двинулись на вертлюгах, вторя повороту Овсяникова шлема, в правом диоптре зажглось янтарное мерцание прицельного перекрестия.
– Ящики. Разрывные.
Скрипнул доспех. Синий тур не изменил хода, даром что к его ноше прибавилось ещё четыре пуда.
– Ленты.
Слаженно и почти одновременно, оруженосцы открыли крышки приёмников и затворов, вставили ленты, закрыли крышки приёмников, протянули ленты, отвели и отпустили рукояти перезаряжания. Спарка была готова к бою. Чачамокож снял с протянутой в сторону левой руки Овсяника боевую рукавицу и надел другую, со встроенным спуском над первым суставом указательного пальца. Тропа вела вниз под умеренным углом и почти прямо. Облачный слой остался вверху. В долине, самусы в меховых шапках и обогнушках[198] копьями и посохами отбивались от нападавших конников в красных плащах поверх стальной брони, вооружённых трезубцами, кривыми мечами, и приспособлениями, похожими на половинку коромысла с болтавшимся на конце ведром. Три тирмы́[199] ярко полыхали, пламена угрожали перекинуться на соседние жилища.
– Меч, полуторный.
Длинная рукоять легла в правую руку. – Волопёр, гыц!
Тур опустил голову, низко замычал, разгоняясь, и перешёл в намёт.
– Так в кого стреляем? – схоласт опять был наготове с луком.
Лишь бы не полез по дури (и не иначе, по всегдашней) вперёд. И то в помощь, что яку не обогнать синего тура.
– Самбор, Ингви, прикройте сзади! Красный плащ – враг!
– Впятером на четыре дю… – начал штурман.
Овсяник не расслышал продолжения. Дальномеры в рогах шлема зажужжали, перекрёсток прицела ожил, давая поправку на дальность. Четыре всадника скакали к стойбищу. Поединщик чуть опустил подбородок, двигая янтарный крест вниз и тем учитывая перепад высот, повёл головой, одновременно выдыхая, и нажал на спуск. Короткая очередь скосила всех четверых, не задев коней. Антиусилитель превратил раскат каждого выстрела в сдвоенный шип.
Нападение заметили и передовые верховые. Трезубцы заодно оказались ракетомётами. Несколько нападавших на стойбище развернули коней и упёрли зубья в стремена, запуская снаряды с огненными хвостами. Первая ракета взорвалась, ударившись о плоский камень саженях в полутора от Волопёрова бока. Тур наполовину мыкнул, наполовину храпнул. Пахнуло палёной шерстью. Следующая очередь спарки превратила ракетомётчика, двух его ближайших соседей, и их коней, в мясокостную хлябь, местами мёртвую и слегка дымившуюся, а кое-где дёргавшуюся, брызгавшую кровью, и вопившую. В другое время, зрелище этого страдания, достойного почётного места в терзалищах одного из нижних миров, заслуживало бы сочувственного размышления и помощи в избавлении от мук.
