Ещё одна ракета ударила прямо в разнесённую броню над правым плечом Волопёра, ненадолго ослепив Овсяника вспышкой. Прямое попадание принесло меньше вреда, чем близкий промах. Пока зрение возвращалось к поединщику, синий тур успел поднять на рога лошадь, выкидывая ездока – у этого плащ был расшит блеснувшим в полёте багровым золотом – из седла. Вторая ракета в то же место, где во внешнем слое доспеха теперь зияла дыра с кулак… Думой дырку не заткнёшь. Третья ракета шмякнулась прямо перед Овсяником. Не размышляя, почему она не взорвалась, он схватил её левой рукой и бросил под ноги коня, скакавшего наперерез. На этот раз, взрыватель сработал.
Справа приближались семеро пеших. Трое крутили над головами палками с дымившимися вёдрами. Поворот шлема, очередь подлиннее, и выяснилось, что в вёдрах была какая-то зажигательная смесь – жар от поднявшегося огненного клуба был ощутим даже сквозь оптику шлема. Одному неприятелю разнесло в куски голову. На двоих из семерых, доспехи оказались настолько качественными, что защитили даже от разрывных пуль, вследствие чего, носителям отменной брони пришлось сгореть заживо. Хоть не тьму лет на медленном огне, и то.
Намёт синего тура вынес Овсяника к охваченным огнём войлочным жилищам кочевников. Из-за только начавшей заниматься тирмы, под защитой дюжины всадников с изогнутыми мечами выехала боевая колесница с пиросифоном[200]. Опознать цель, совместить с её очертаниями перекрестье, внести поправку на движение, нажать на спуск – эти шаги перестали существовать для поединщика по отдельности, слившись воедино: действие без предвосхищения, правильный ответ без догадки.
Мощь освобождена – Мой взгляд несёт им смерть,
Но кто я сам? Рука судьбы,
Иль чуждой воли раб?[201]
Очередь прошила котёл с огнемётной смесью. Жидкость сама по себе не взорвалась, но разрывов пуль оказалось достаточно, чтобы разбрызгать пылающие капли на всех верховых и полностью залить колесницу и троицу пиросифонистов. Сочувственными глазами, Овсяник проводил охваченных огнём, избавляя их от мук.
Смрадный дым горящего войлока ограничил видимость несколькими шагами. Прямо перед мордой тура показалась кочевница, прикрывавшая телом дитя. Не замедляясь, Волопёр поменял направление движения ровно настолько, чтобы не задеть их. Справа, стрела пригвоздила воина в красном плаще к шкуре, тлевшей на стене тирмы. Следующего врага, Самбор застрелил почти в упор, убрал лук, и выхватил из заплечных ножен полуторный меч.
Сквозь лязг мечей, треск пламени, топот копыт, и крики умирающих, до поединщика донёсся рёв главаря демонолатристов:
– Плоть моя – храм, всех демонов обитель!
Он сидел верхом не на коне, а на закованном в доспехи чудовище с полуторааршинной мордой. В плечах тварь была не выше Волопёра, но с туловищем чуть не вдвое длиннее, поддерживаемым широкими четырёхпалыми лапами. Саженный хвост дёрнулся, как у недовольного кота, чудовище утробно заурчало, обнажая зубы. Трёхвершковые клыки дополнялись мощными верхними резцами. Когти передней лапы царапнули раскисшую от талой воды и крови землю.
– Мегистотерий! – возможно, несвоевременно, но неподдельно восхитился Самбор, одновременно успешно отбиваясь мечом от пары нападавших на него с трезубцами. – И панцирь из керамофазмы[202]! Какая работа!
Броня и животного, и всадника была сплетена из аспидно отблёскивавших в свете огня волокон, личина шлема скрыта во тьме под красным клобуком с золотой оторочкой. Правая рука демонолатриста вытащила из-за левого плеча широкий кривой меч. Левая рука вытащила меч из-за правого плеча. Враг странно замерцал. Ещё одна правая рука вытащила из-за левого плеча ещё один меч, то же повторилось слева, справа, слева, справа… Крутя семью мечами, так что каждое лезвие сливалось в блистающий диск, враг привстал в стременах. Мегистотерий ещё раз показал зубы и сделал несколько шагов назад, готовя место для разгона. Волопёр низко замычал и опустил рога.
– Расстрелялся ты, – сообщил Чачамокож. – Давно уж! Чем остатних пятерых потятил, мне и в толк не взять! Перезаряд?
Овсяник поднял руку с мечом. Вес исчез из ладони боевой рукавицы.
– Палицу!
– Против такой брони, и четвертьвершковый пулемёт навряд ли что сделает, – оставшийся без противников Самбор отбросил отнятый у кого-то трезубец. – А вот лагунда с адамантовым диском…
– Палицу!
Оружие медлило с появлением. Сверху вниз и назад, схоласт спрятал меч за спину, помогая направить лезвие в ножны освободившейся от трезубца левой рукой. Потом он сделал ненужное движение перед забралом, словно крутанул ус, и полез под плащ, вытаскивая «лагунду с адамантовым диском». Зажужжало.
– Самбор, хоть сейчас-то не мырзай! Гамчен! Палицу!
Сзади послышался стук копыт яка, но тут словно вся долина ритмично содрогнулась. На полном скаку, с севера мчался мамонт. По пятипядевой бурой шерсти бежали волны, на горбу болтался, едва не слетая, мальчишка навряд ли старше дюжины. Мамонт затрубил. Мегистотерий повернулся на звук, завыл, встряхнулся всем телом, словно играючи выкинув семирукого из седла, и прыжком устремился навстречу древнему врагу.
Голова демонолатриста, лежавшего ничком в мокром снегу, была повёрнута под невозможным углом к туловищу. Труп лишился дополнительных рук с мечами, словно их никогда не было. На красном плаще чернел знак ведаулы.
– «Обитель демонов», а шлем без пневмоворотника… Коза бела, коза сера, дух один, – изрёк Самбор, выключая лагунду. – Только б этот падалегрыз потороченный нашего мамонтячку не заел.
Чудовище в броне весило раза в четыре меньше, но его зубы представляли угрозу даже для бурого исполина – особенно если зверю удалось бы в прыжке сомкнуть челюсти, вонзив клыки в единственное уязвимое место на черепе мамонта – между ухом и глазом. Мегистотерия подвёл доспех, сместивший его центр тяжести вверх – в броске, зверь перевернулся, промахнувшись, и одновременно открыв уязвимое брюхо. Громко хрустнуло, чавкнуло, брызнуло. Стоптанный хищник остался валяться на переломанной спине. Пробежав, замедляясь, ещё несколько дюжин саженей, мамонт остановился и брезгливо дрыгнул левой задней ногой, стряхивая петлю из кишок.
– Овсяник, палицу? – запоздало предложил Гамчен.
Осматривая поле боя, поединщик не удостоил оруженосца порицанием – пусть сам рассудит, где ошибся. В поле зрения оптики показалось несколько растерянных самусских мужей с посохами и сулицами. Один держал в правой руке окровавленный колун. Овсяник помахал им рукой.
