Афану скрестил руки на груди.
– Мой сын пришел со мной. Если мои ноги направят ваших людей по ложному пути, ему придется умереть.
Сын Афану ждал снаружи так же терпеливо, как туземцы, которых Хории видел на холмах Лузона. Худой юноша с густыми волосами, совсем непохожими на волосы Афану, был облачен в чистую, хотя и рваную одежду. За ухом у него нелепо торчал металлический карандаш.
Настал момент для серьезной сделки. По мнению Хории, африканерам следовало в полной мере пожать то, что они посеяли, тем более что любое его обещание, данное Афану, несомненно, вызовет очередную порцию хныканья Мацудаиры.
Спустя несколько часов Пауль Хенке потерял сознание и, как стемнело, был вывезен с Драконовых гор в маленьком «Воробье».
Верещагин приветствовал Харьяло за утренним чаем, поданным, как обычно, за час до рассвета, хотя в Ураганных пещерах рассвет не имел значения. Заметив опущенные плечи Харьяло, он спросил:
– Что не так, Матти?
– Сейчас неподходящее время об этом говорить, но я беспокоюсь о Пауле.
– Ты знаешь, почему он свалился в обморок?
– Наташа думает, что главным образом из-за недостатка пищи и сна. Сам Пауль ничего не сказал.
– Я позабочусь о нем, Матти, – успокоил его Верещагин.
– Что слышно нового?
– Я получил записку от женщины, которая утверждает, что Бог посылает ей сообщения и хочет, чтобы одно из них она передала нам, – с бесстрастным видом произнес Верещагин. – Я объяснил ей, что мы можем получать инструкции только от вышестоящих властей, и посоветовал ей написать Альберту.
Харьяло провел ладонью по волосам, пытаясь сдержать усмешку.
– Как мы распорядились новыми людьми? – спросил его Верещагин.
– Я отдал три из четырех наших резервных «кадиллаков» капитану Ольрогге из батальона Эбиля – ты его знаешь. Ребята Ольрогге будут работать на трех машинах, а четвертую я передал Михаилу Реммару.
Реммар был отставным солдатом с протезированным коленом.
– А где ты нашел экипаж для Михаила? – машинально поинтересовался Верещагин, продолжая думать о своем.
– Он сам его нашел. Это его жена и ее кузина. Мария водит машину лучше, чем Михаил, а кузина – настоящий снайпер. Посмотрел бы ты на нее за видеоигрой.
– Я не собираюсь критиковать твои действия, Матти. Если у них есть необходимый опыт, то, в конце концов, это ведь их планета.
Музыка отзывалась гулким эхом в естественном амфитеатре, образованном пещерой 3-й роты, где Летсуков играл на фортепиано, пока его поклонники толпились в боковом проходе.
– Что ты играешь? – заинтересовался Ханс Кольдеве, проходя мимо.
– То, что просят ребята. Помните? – Летсуков лихо исполнил быстрое глиссандо вверх и вниз. – Вы как-то сказали: «Кто платит скрипачу, тот и заказывает музыку».
– Думаю, я что-то процитировал, – признался смущенный Кольдеве.
– Все в порядке, сэр, – улыбнулся Летсуков.
– Это твоя третья война, Дмитрий?
Летсуков коснулся клавиш.
– Четвертая. – Он покосился на Кольдеве. – Знаете, сэр, война похожа на Вагнера. Много шуму, слишком долго тянется, а в перерывах успеваешь только покурить.
На момент в пещере стихла даже обычная деловая суета.
– Матти прав, – промолвил Кольдеве, наполовину обращаясь к самому себе. – Мы обезумели.
Несколько солдат уже соорудили стену из папье-маше, чтобы спрятать за ней фортепиано в случае, если Драконовым пещерам будет грозить опасность. Кольдеве ободрила их уверенность в том, что они смогут вернуть инструмент назад.
В качестве выдающегося пациента Паулю Хенке предоставили настоящую кровать, на край которой и присел Верещагин, стараясь удержать в руках тарелку и чашку с блюдцем.
– Не вставай, Пауль. Я просто принес тебе чай и сандвич.
Палач кивнул; в уголках его рта четко обозначились морщины.
– Я просто отдыхаю – выйду отсюда через несколько часов.
– Поешь, иначе тебе никуда не выйти, – возразил Верещагин, наблюдая за Хенке. Когда Палач взял блюдце, его руки задрожали, расплескивая чай.
– Прости, Антон, – смущенно извинился он.
Оставив чашку в руке Хенке, Верещагин забрал блюдце и вложил сандвич в его свободную руку.
– Пауль, мы знаем, в чем твоя проблема.
– Нет никакой проблемы, Антон, – с притворной бодростью отозвался Хенке. – Просто немного сдали нервы. Меня осмотрел врач.
– Пауль, – спокойно продолжал Верещагин, – в этом батальоне мы не обманываем друг друга и даже самих себя. Я говорил с врачом. Ты не ешь, не спишь и слишком много пьешь…
– Совсем мало! – запротестовал Хенке.
– Возможно, мало в абстрактном смысле слова, но слишком много для тебя. – Он положил руку на плечо Хенке. – Пауль, мы с тобой прошли через многое, но есть предел для каждого из нас. Возможно, ты лучший офицер, какого я когда-либо знал, и к тому же ты мой друг, но ты не можешь командовать ротой, если не внушаешь доверия ни мне, ни своим подчиненным. – Верещагин почувствовал, как Хенке снова задрожал под его ладонью. – Мне отчаянно необходимы командиры, а лучше тебя я никого не знаю.
– Возможно, несколько дней я и вправду недоедал.
– Дело не в этом, Пауль. Это всего лишь симптомы, – промолвил Верещагин, стараясь говорить как можно мягче.
Минуты через две Хенке перестал дрожать.
– Значит, я в самом деле свихнулся? – с тоской протянул он. – Я бы возмутился, услышав такое от кого-нибудь другого.
– Знаю, Пауль, – кивнул Верещагин. – Мы все, наверное, немного чокнутые, но нужно соблюдать меру. Как по-твоему, Сергей Окладников готов к командованию ротой?
– Готов. – Палач задумался. – Я должен показаться психиатру?
– Очевидно. Кроме того, доктор Солчава обещала научить меня снимать стрессы. Можем попробовать вместе.
– Что скажут люди, узнав, что один из твоих командиров – псих? – спросил Хенке.
– Это всего лишь подтвердит то, в чем они не сомневались уже много лет.
Через несколько минут, когда Хенке заснул, Верещагин пригладил растрепанные седеющие волосы друга и оставил его на попечение Солчавы.
Проследив, чтобы Хенке как следует поужинал, Солчава разрешила ему выполнять легкую работу. Вместе с батальонным сержантом Юрием Малининым, который мог работать без сильных болей пять-шесть часов подряд, Хенке начал обдумывать детали плана, созданного Верещагиным.
Блуждающий под покровом дождливой ночи взвод бронемашин 9-го императорского штурмового батальона столкнулся с двумя «кадиллаками» 4-й роты, вооруженными один 90-миллиметровым, а другой 30-миллиметровым орудием, которые направлялись в новое место укрытия. В темноте более мобильная артиллерия мятежников позволила бронемашинам 4-й роты сделать первые выстрелы. 30-миллиметровые снаряды не причинили вреда противнику, но один из 90-миллиметровых, угодив в передний имперский броневик под острым углом, начисто срезал его орудийную башню.
