Единственное, к чему Бенджи относился с признаками энтузиазма, было чтение. Хотя, вряд ли критерий затрачиваемого на чтение времени являлся достаточным основанием, чтобы сказать, что он был увлечен им. Бенджи, скорее, работал с книгой. Все с тем же извечным выражением вселенской скуки на лице. Видали ли вы физиономию мясника-виртуоза с тридцатилетним стажем, которому давно осто**ла его профессия, но который уже не может ее бросить, поскольку ничего другого, кроме мясницких блоков, топоров, ножей и мусат в этом мире у него нет? Разве только туши свежезабитых свиней, коров и овец, разделываемые им с таким невероятным изяществом и проворством, что можно залюбоваться. Горами парного смердящего ливера и тем обстоятельством, что его первоначально синий фартук стал красным от крови, хоть и пошит из влагоотталкивающего синтетического материала, можно пренебречь. Без малоаппетитных внутренностей, увы, никуда, да и кровь — жидкость чрезвычайно цепкая. Так вот. Если присмотреться к такому мяснику за работой, можно заметить одну любопытную деталь: все в его теле живет. Каждая его мышца, каждое сухожилие, каждый сустав находятся в непрерывном заразительном движении, движении слаженном, гармоничном и одухотворенном. Понаблюдаешь за ним пару минут и невольно ловишь себя на том, что и твое собственное тело начинает подстраиваться под ритм этого древнего языческого танца. Руки сами тянутся к топору и ножам. Тебе хочется потрошить, рубить и кромсать. Но только до тех пор, пока не посмотришь на лицо мясника. Оно недвижно. Оно мертво. Серо-желтая восковая кожа. Глубоко запавшие остекляневшие глаза. Приоткрытый рот с бледно-синими губами сведен кривой судорогой. К зубам налипли мелкие ошметки багрового мяса. В жопу такую работу, думаешь ты и спешишь покинуть холодный мясницкий цех. Именно так выглядел Бенджи за чтением. Как за**ийся мясник.
Больше всего интересовали Бенджи книги по медицине, истории и живописи. Однако читал он не все подряд. Его интерес был узко специализирован. Его занимали исключительно труды самых отвязных подонков, когда бы то ни было подвизавшихся на сих злачных нивах. Гинеколог Симс, во славу Асклепия радостно препарировавший без анестезии детородные органы своих рабынь. Японский весельчак Ёсимура, запиравший голых малолетних детей в морозильной камере, а потом исследовавший последствия обморожения. Его дражайший коллега из Дахау профессор Рашер. Ну и, разумеется, замечательные психологи-новаторы Зимбардо и Лэндис.
Бенджи детально изучал биографии великих завоевателей, начиная от ассирийского правителя Ашшурнасирпала Второго, которому цивилизация обязана введением в широкую практику пытки через сдирание кожи с живого человека и заканчивая бесноватым австрийцем.
Стены своей комнаты Бенджи украсил копиями картин Иеронима Босха из цикла «Блаженные и проклятые». Милый был мальчонка, что уж тут скажешь…
Когда Бенджамину исполнилось девять лет, у его приемных родителей, дотоле бесплодных, нежданно-негаданно появился собственный ребенок. Сын. Ко всеобщему удивлению, Бенджи, отстраненный и холодный со всеми, с первого же мига проникся к брату необычайной привязанностью и, в конечном итоге, превратил его в совершенное свое подобие.
В урочное время Бенджи поступил в университет, где осваивал сразу четыре специальности: к медицине и истории добавились юриспруденция и управление. И здесь его свойство демонстрировать блестящие успехи в обучении, не испытывая к нему ничего, кроме скуки, не переставало удивлять преподавателей. Ближе к выпускному курсу, однако, в его отношении к учебе произошли некоторые изменения. Если прежде он просто скучал, то теперь наука вызывала у него откровенную неприязнь. А за три дня до выпуска произошло событие, которое наглядно показало, что Бенджи изменился не только в этом. Человеческое общество со всеми его законами, со всей его моралью и ценностями, к которому он раньше был презрительно равнодушен, отныне стало ему мешать.
У Бенджи был сосед по комнате в студенческом кампусе. Соседа звали Спенсер. Это был веселый и добродушный малый, у которого было полно друзей и приятелей. Еще у Спенни, так называли его друзья, (да и он сам никогда никому не представлялся полным именем, настаивая на уменьшительном) не было недостатка в девушках. Казалось бы, что тут удивительного? Парень — душа любой вечеринки. У него элегантные манеры, редкостное неуловимое обаяние и тончайшее чувство юмора. Вот только Спенни — инвалид. У него, вследствие врожденного вывиха тазобедренного сустава, одна нога на три дюйма короче другой. Крестцовый нервный узел непоправимо защемлен. Каждый новый день его жизни начинается с дичайшей боли и ею же заканчивается. Спенни носит уродливый ортопедический ботинок и передвигается с помощью хитроумного костыля. Но при этом Спенни живет на всю катушку и никому даже в голову не приходит считать его ущербным.
Так вот. Однажды утром Пэм, очередная подружка Спенни, заходит в их с Бенджи комнату и видит следующую картину: Спенни, неестественно скрючившись, лежит на своей кровати. Его голова с закатившимися глазами откинута назад. Шея сломана. Бенджи сидит на табурете у него в головах, читает книгу и курит, время от времени стряхивая сигаретный пепел в широко раскрытый рот Спенни.
— Что ты с ним сделал?! — вопит Пэм, прислонившись к стене, чтобы устоять на ногах. На самом деле ей только кажется, что она вопит. Ее гортань сведена спазмом, поэтому ее слова еле слышны. У Бенджи слух чуткий, вопрос он понял.
— С ним все в порядке, — спокойно отвечает он — Теперь в порядке. Он страдал. Я его исцелил.
Пэм теряет сознание и мешком заваливается на пол. Бенджи неторопливо встает со своего табурета, тщательно тушит окурок о зубы Спенсера, одевает свой бэкпэк с заранее собранными необходимыми вещами и направляется к двери, чтобы навсегда покинуть кампус. На пороге останавливается, оборачивается, переводит взгляд со Спенсера на Пэм и произносит с натянутой улыбкой:
— Прощайте, друзья мои! Вспоминайте обо мне, как о Лекаре.
Все поезда рано или поздно приходят в свой пункт назначения. Точно такой же исход наблюдается и в случае с любым другим видом общественного транспорта, будь то автобус, самолет или океанский лайнер. Причем фактическая точка прибытия совершенно не обязательно должна совпадать с указанной в штатном расписании. Встреча, которая тебя ждет, так же может оказаться совершенно не такой, какой ты ее себе представлял. Ты покупаешь билет, на котором четко прописаны: марсельская гавань/берлинский вокзал/аэропорт Джона Кеннеди. Тебя должны встречать: толпы восторженных поклонников с охапками всякой ботанической дряни самых сумасшедших размеров и расцветок/твоя семья, усердно старающаяся изобразить радость от твоего долгожданного возвращения/худосочный очкастый задрот с табличкой, на которой коряво выписано твое имя. Разумеется, это далеко не полный перечень возможных допущений. Однако, у предопределения, верховного редактора и корректора всех на свете маршрутов, вполне могут быть свои, не ведомые тебе планы. И вот: внезапно рушится железнодорожный мост, перекинутый над пропастью глубиной в тысячу ярдов и весь состав с кавалерийским посвистом летит в тартарары. И вот: безбашенный фанатик-террорист на высоте в пять миль над землей ни с того, ни с сего приводит в действие взрывное устройство, которое всегда таскал с собой, так, на всякий случай. И вот: сраный «Титаник» сотый раз целуется с айсбергом. Все. Приплыли, приехали, прилетели. Святой Петр, оглаживая пышную бороду, приветствует вновь прибывших, вручая кому-то ключи от Рая с парочкой персональных крыльев, а кого-то, посредством смачного пинка под зад, перенаправляя в ведение иной канцелярии. ТАК вот, значит, все кончается?… Блядь, обидно… И не логично до такой степени, что аж пиздец. И, как всегда: вопросов чертова уйма, ответов — с гулькин нос…
