— Ты хорошо придумал, Мигель, но вот станет ли Рауль рисковать из-за тебя своими людьми?
— Не сомневайся, — я подмигнул парню, — есть кое-кто, чей голос будет услышан, и Рауль не то что пойдет, он побежит нам на выручку.
— Думаешь, сеньорита Анита…
— Скажем так, я очень на это рассчитываю, Симон. А сейчас иди отдыхать, путь предстоит неблизкий, да и я тоже чуток придавлю на массу.
Парень не понял последнего выражения, но, уловив общий смысл, ушел в первый зал, откуда раздавался негромкий храп Детонатора. Я прилег и, смежив веки, еще некоторое время прокручивал в уме варианты возможного поведения федералов. По всему выходило, что пока нет причин думать о провале. С точки зрения любого более-менее грамотного спеца, очень многое зависело от случайных факторов, не поддающихся анализу. Так, почти незаметно для себя, я соскользнул в вязкую полудрему…
Мне снился снег, наш, такой до боли знакомый по ощущениям, въевшимся в самое мое нутро. Пушистые невесомые хлопья падали со свинцово-серых небес, окутывая все вокруг пуховым покрывалом. Оглянувшись вокруг, я узнал родные места: вот рубленная еще отцом баня, почерневший сруб, чуть припорошенный на стыках бревен только что выпавшим снежком. Внезапно я понял, что со спины ко мне подходит Наташка. Ее легкие, быстрые шаги по скрипучему снегу звучали совсем как наяву. Оборачиваюсь и тону в ее огромных, зеленовато-серых глазищах, обрамленных густыми ресницами, замечаю буквально все: бледные крапинки веснушек, обсыпавших прямой, чуть вздернутый нос и щеки, пару новых морщинок в уголках рта. Из-под рыжей собачьей шапки выбилось несколько прядей светло-русых волос, в которые тоже успели впутаться снежинки. Жена была в белой дубленке, на которую я ухлопал весь свой оклад за два месяца, и специально сшитых для нее унтах, которые едва доходили до колен, прикрытых клетчатой шерстяной юбкой.
— Егор-рка! — звонкий девичий голос эхом отозвался в сосняке, тревожа покой улегшегося на зимнюю спячку леса. Затрещала, вспорхнув с ветки и полетев в более спокойное место, сорока.
— Ната! — вроде как произнес я в ответ, но во сне всегда нет четкого ощущения действий. — Родной мой человечек, я… я так скучаю!..
Руки мои плетьми лежали вдоль туловища, словно примороженные, ноги застряли в снегу по колено, не давая двинуться с места. Радость встречи, растерянность и щемящая тоска накрыли с головой, вышибая все остальные мысли. Наташа пробежала пару оставшихся до меня метров, и ее руки сомкнулись на моей шее. Напрягая все силы, мне удалось поднять руки и обнять ее. Но ощущения и запахи во сне стирались, я был там, на нашей «фамильной», как называл ее отец, даче, и одновременно ощущал на лице сухой ток воздуха подземелья и легкий запах болотной гнили. В то же самое время у меня не возникало полного ощущения пришедшего сна: руки обнимали жену, губами я ловил: то капризную и тонкую верхнюю губу Наташи, то полную и податливую нижнюю. И при всем при этом меня не оставляло предчувствие близкой беды, вот она — крадется на мягких лапах, чтобы упасть сверху, навалиться со всех сторон…
* * *
Земля. Арабская республика Египет, западная окраина Каира. 25 февраля 1990 года, 19:22 по местному времени. Майор ПГУ КГБ СССР Николай Журавлев, командир оперативной группы «Омега» (непосредственное оперативное воздействие).
Солнце уже не так жгло, но жар все же струился от асфальта, стен домов и проезжающих мимо автомобилей. Журавлев поправил солнцезащитные очки-«капли», машинально проверяясь на предмет сторонней опеки, свернул в проулок между двумя блочными трехэтажками и оказался во внутреннем дворике одной из них. Встав в тени чахлого дерева, бросавшего рассеянную тень на пыльную землю, Николай стал ждать. До условленного времени оставалось еще минут двадцать, а всего он кружил по кварталу около двух часов кряду, стараясь выявить активность возможной засады, проверяя, не прицепился ли кто-нибудь непосредственно за ним самим.
Египет в последнее время вновь стал местом постоянных столкновений с англичанами, окончательно перешедшими в подчинение к бывшим «младшим партнерам» из Штатов. Впрочем, «томми»[73] часто взбрыкивали, и тогда удавалось сыграть на противоречиях между «родственниками». Но сейчас все было несколько иначе: вот уже более двух лет Журавлев работал на представителя КПК, выполняя в рамках своей службы поручения главного ревизионного органа партии, всегда с подачи представителя комитета партконтроля, которого он знал под псевдонимом Изяслав. Журавлев был уверен, что этот невысокий, с невыразительным, скучным лицом человек, при одном взгляде на которого хотелось отвести взгляд — очень высокопоставленный чиновник МИДа. Несколько раз Николаю удалось засветиться на каком-то ведомственном мероприятии, там он увидел своего связника в окружении чиновников министерства иностранных дел, и были это люди из высшего эшелона.
Завербовали Журавлева просто: он никогда не отличался сдержанностью по отношению к «пиджакам» и как-то раз открыто выступил против своего тогдашнего шефа — полковника Фесенко, по чьей милости провалилась одна операция в Вене, когда в ходе возникшей перестрелки с немецкими «коллегами» из BND[74] погибло двое сотрудников из группы обеспечения. Смерть таких же, как он сам — опытных диверсантов, майор вполне мог пережить. Так или иначе, это была их работа, к риску их готовили, и с мыслью о возможности внезапной гибели Николай уже свыкся, постоянно ощущая ее ледяное дыхание затылком. Но вот пара пожилых австрийцев, вся роль которых заключалась в передаче «посылок» и выполнении несложных заданий типа «пойди-принеси»… Случился громкий скандал, во время которого майор чуть не придушил непосредственного начальника, в момент разбора полетов обронившего нечто пренебрежительное по поводу погибшей под пулями немецких оперов семейной четы. Рванувшись к полковнику через стол, на глазах у бойцов своей группы Николай сомкнул пальцы на худощавой шее начальника, желая увидеть, как потускнеют глаза этого мерзавца. Опомнившиеся подчиненные еле уберегли майора от гарантированной статьи за убийство. Опешивший Фесенко, хрипло откашливаясь и цедя угрозы, счел за благо ретироваться.
Глядя, как за полковником закрывается дверь кабинета, Николай с тоской подумал о том, что не успел придушить это самодовольное ничтожество, по чьей вине погибли двое по сути мирных людей.
На пару месяцев Журавлева отстранили от службы, прямо намекнув на увольнение с оперативной работы и исключение из партии. Последнее обстоятельство было особенно неприятным. Николай получил партбилет после выполнения сложного задания в Бейруте, был ранен и на торжественное собрание явился еще с тросточкой. А вручал ему красную книжечку сам Василий Поваров, личность легендарная в узких кругах. Будучи командиром разведроты во время войны, Василий Алексеевич лично уничтожил более трех сотен фашистов, сто пятьдесят восемь из которых — голыми руками, удавкой и ножом-финкой. Нож он не таясь носил всегда при себе и с готовностью демонстрировал молодым сотрудникам боевые приемы, даже в свои семьдесят пять давая фору более молодым умельцам. Журавлев, тогда еще капитан, с трепетом принял билет из рук старого диверса, навсегда запомнив руки старика. Перевитые голубыми прожилками вен, в пятнах от ожогов и старческой пигментации, эти руки не дрожали, и рукопожатие было крепким. Поваров ничего не сказал тогда, только остро глянул на молодого коммуниста из-под кустистых седых бровей, и Николаю вспомнился отрывок из фильма «В бой идут одни „старики“», где вот точно так же красные книжечки получали те, кто только что вернулся из боя. Именно тогда Журавлев до конца осознал то, что ему так долго внушали инструктора и старшие, более опытные коллеги: он на войне, на войне страшной, потому что нет четкой линии, отделяющей своих от чужих. Но еще более страшной она казалась Николаю от того, что вокруг него живет целый мир людей, думающих, что война давным-давно в прошлом…
