Они идут к пещерам и впереди женщин, и сбоку, и позади. Пленниц ведут за руки. На вертолёт обращает внимание только толпа. А те, кто из похода, даже головы не поднимают. Видели они уже вертолёт, знают, что он только пугает. Не более.
Значит, и садиться надо прямо на толпу, поперёк общего движения, перед женщинами. Толпа рассыплется, движение остановится, Тили увидит знакомую машину, может, узнает меня, может, рванётся…
Эх, жаль, сирены нет! Другая машина в моих руках. Была бы сирена — разогнал бы толпу!
Вертолёт опускается вертикально, бесшумно — к сожалению! — и сквозь нарастающий гул испуганной толпы доносится до меня через все стенки отчаянный, почти предсмертный девичий визг:
— Сан! Сан! Сан!
Тили поняла!
Вертолёт садится на пустой круг, люди разбежались, и мотора я не выключаю, лопасти крутятся. Испуганные урумту притулились со всех сторон. Кто опустился на колено, кто сел, кто пал ниц. Лишь сопровождающие пленниц охотники стоят, показывают, что не боятся вертолёта. Но руки их заняты, они держат женщин, стрелу не пустят. Я распахиваю дверку и ору в мегафон, заранее поставленный на полную громкость:
— Тили! Тили! Тили!
Она вдруг вырывается из держащей её руки и словно птица летит — по спинам, по головам пригнувшихся людей, почти не касаясь их босыми ногами. Что-то не человеческое, а божественное чудится мне в её бесстрашном стремительном полёте. Наверное, только смертельная опасность делает человека богом…
И вот она уже в машине, которая совсем недавно пугала её и в которую она побоялась войти в родном селении.
А урумту уже поднимаются с колен, с земли, и кто-то вылезает из-под вертолёта и хватает мою ногу.
Но я ещё не разучился бить ногами. Удар ботинком в челюсть — и с этой стороны, авось, никто пока не полезет.
Тили высовывается из-под моей руки и отчаянно вопит:
— Галю! Галю!
Я повторяю это имя в мегафон и вижу, как рвётся из рук охотника ещё одна женщина. Наверное, сестра Тили. Но её удерживают. Вырваться ей не позволяют.
А в меня уже летит копьё. Лучом карлара удаётся перехватить его, и горящие обломки падают на головы дикарей. Снова высовывается чья-то перекошенная физиономия справа из-под вертолёта, и я успокаиваю её лучом слипа. Пусть поспит неразумная головушка!.. Слева волосатая рука опять тянется к моей ноге. Мало тебе, что ли?.. По руке удаётся полоснуть карларом. Звериный рёв от острой боли врывается в гул толпы. Ничего, заживёт, но долго будешь помнить. Не хапай чужие ноги!.. Ещё одно копьё летит, и луч карлара опять пережигает его. Кажется, копья сейчас полетят тучей. Пора закрывать дверку. Ничего больше не удастся. Жаль!
И на самом деле, в захлопнутую дверку копья тут же просто забарабанили. Я поднял вертолёт. Тили выла на полу машины за моей спиной. Внизу злобно гудела толпа, и над ней взлетали камни. Они хотели достать меня камнями…
Постепенно всё это ушло вдаль, всё стихло, и только судорожные всхлипывания Тили нарушали тишину. Мы шли на юго-юго-запад, на посёлок ту-пу. Я вёз домой единственную, кого удалось спасти.
Густые леса тянулись внизу. Тонкие голубоватые нити извилистых речек пересекали их. Мелькали блестящие блюдца спокойных небольших озёр. Хотелось показать эту красоту замученной девчонке — вечную красоту, которая до нас была, после нас, даст Бог, останется… Когда-то ещё удастся Тили увидеть всё это с высоты? И удастся ли вообще?.. Но ни на ней, ни на мне нет мыслеприёмников, и ничего ей не скажешь, не объяснишь, не попросишь хотя бы сесть на откидное сиденье, с которого кое-что видно. Она сидит на ворсистом линолеуме салона, обхватив голову руками, качается, всхлипывает и не видит ничего. И, похоже, немногое понимает. А мыслеприёмники висят на крючке возле дверки, как и в каждом вертолёте. Но, чтобы снять их со стенки и надеть на голову, надо посадить машину. Ибо в руках — штурвал. Не на автопилоте идём…
Однако садиться надо — бак с горючим пустеет. Всё-таки и море позади, и дорога на север, и с севера… Стрелочка на пульте показывает, что до холма над селением ту-пу не дотянуть. Я уже ищу подходящую полянку в лесу и в конце концов нацеливаюсь на неё.
На полянке поют птицы. Бесшумная машина их не распугала. Мотор заглушён. Ветер гуляет по вершинам деревьев и от этого жалобно скрипят стволы. Совсем как на моём Урале… Я надеваю на себя и на притихшую Тили мыслепрёмники, и она сейчас же гибко выскальзывает из машины в распахнутую дверку, бросив мне коротко:
— Подожди меня!
И вприпрыжку бежит в кусты.
Выношу наружу две канистры, заливаю бак и чувствую, что мне тоже в кустики не мешало бы. И тут возвращается Тили — уже не стремительная, а какая-то спокойно-ленивая. Я опускаю канистру на траву и прошу девушку:
— Теперь ты подожди меня.
Иду к кустам на другой стороне полянки и слышу за спиной смех. Тоненький, неуверенный, как бы смех сквозь всхлипывания. Тили поняла мою шутку! Я-то без неё улететь мог, а вот она без меня…
После этого я открываю две банки тушёнки, достаю две ложки, и мы с Тили подкрепляемся. Не знай уж, как она, а я с утра, кроме куска рыбы в хижине Тора, ничего не ел.
Остальную часть пути Тили сидит на откидном сиденье, с удивлением, восторгом и ужасом смотрит вниз, и мы тихонько разговариваем.
— Как тебе удалось вырваться? — спрашиваю я. — Вот Галю не удалось. Ты, наверное, очень сильная?
— Я не сильная, — отвечает она. — Я не вырвалась. Хур сам отпустил меня. Даже подтолкнул.
— Сам?! Ты не слышала, как его называли?
— Слышала. Вук. Он злой, жестокий. Но когда увидел тебя в летающей хижине, сразу отпустил. Ты его знаешь?
— Знаю. Он был моим пленником. Я тоже отпустил его.
— Поэтому и он меня отпустил?
— Давай думать так.
— А как ты узнал, где мы?
— К купам пришёл Уйлу. И всё рассказал. Поэтому я вас нашёл.
— Это было страшно! — Тили снова всхлипывает. — Я кричала и дралась. Я воткнула твой нож в какого-то хура. Но нас всё равно угнали. Теперь у меня нет твоего ножа.
— У тебя будет другой нож. Возьми мой.
Не выпуская штурвала, одной рукой, я отстёгиваю с пояса ножны с охотничьим ножом и отдаю Тили.
— Посмотри. Он тебе нравится?
Она спокойно вынимает нож из ножен, как будто много раз делала это, глаза её расширяются от восторга, а потом наполняются слезами, и она опускает лоб на блестящее лезвие.
— Почему ты плачешь, Тили? Тебе не понравился нож?
— Понравился, — сквозь слёзы отвечает она. — Если бы у меня был такой нож, я убила бы в пути всех хуров. И Галю была бы свободна. Поздно ко мне пришёл твой нож.
И она засовывает его за пояс шкуры с некоторой досадой.