— Это — не человек. Мутант. Не стоит об этом думать. И никому не стоит рассказывать.
Инна Николаевна плакала злыми слезами.
Генч уже битый час трясся на эмтэхе[5]. Сначала было ясно, зачем десант бросили в лес: нужно задержать, живьем взять особо опасного преступника. Теперь вот приказ изменился: о преступнике помнить, но первым делом выяснить, что происходит на юго-западе. Что-что… муты воюют, деревня на деревню. Никогда не вмешивались в их разборки и — на тебе. Трясись теперь в тесноте и вонище. Скорее бы домой, под душ, поесть нормально, а то консервы да консервы, так и гастрит недолго заработать.
День подходил к концу. Зацепившись за верхушки сосен, солнце соскользнуло за деревья — потянуло сыростью.
И вдруг из лесу наперерез эмтэхе вырулила толпа аборигенов. Жалкие, грязные людишки — быдло, одним словом. Идущая впереди девка раззявила рот и как будто окаменела, выронила узелок с пожитками.
— На ловца и зверь бежит, — верзила Ромчик потер руки и спрыгнул на грунтовку с корпуса остановившейся МТ ЛБ, схватил автомат и проорал: — Никому не двигаться, стоять на месте!
И — очередь в воздух. Быдло сгрудилось в кучу. Генч прикинул: не больше сорока голов, семеро — уроды. Из люка вылез механик-водитель, следом — узкоглазый, похожий на китайца, сержант Сергей. Можно сказать, имени у него не было, все звали Сержантом. Тюфяк, Ромкин брат-близнец, и Карась остались сидеть на корпусе машины.
— Ну-у-у, — Сержант продемонстрировал автомат, — сейчас вы нам быстренько расскажете, что ж вас сорвало с насиженных мест. Ты, ты и ты, — он ткнул стволом в девчонку в выцветшем платье с розами, заросшего рыжего мужика и парнишку с желтым пушком над губой, — в сторону.
Генч на всякий случай обошел толпу с тыла и скомандовал:
— Оружие на землю. Живо!
У них оказалось четыре охотничьих ружья на всю толпу. Уроды — от взгляда на них Генча передернуло — держались обособленно. Выделялся высоченный мужик с гнездом спутанных волос, заячьей губой и непропорционально длинными конечностями. Прям паук. И рядом карлик, едва ему до бедра достает — ножки-ручки коротенькие, тело толстое, мясистое. Червяк червяком.
— Глянь на этих, — Сержант сплюнул, — и жить не живут, и сдохнуть боятся. Образины, три шага вправо и замереть!
От вида двух совершенно лысых мальчишек с носами, похожими на хоботки, тянуло блевать. Генч потупился. Прав Сержант — истреблять таких надо, чтоб землю не коптили. У людей, если рождается уродец или калека, — его сразу в реку, он не мучается и других не мучает. А эти… что с них взять — быдло.
— Тима, Карась, — скомандовал Сержант. — Стать рядом со мной.
Переглянувшись, парни исполнили приказ. Застрекотал автомат. Генч обернулся: Сержант расстреливал уродов. Карась его поддержал. Тюфяк зажмурился и палил наугад. Уроды даже заорать не успели — попадали, окрасив сочную траву алым. Зато заголосила баба и рванулась к трупам. Сержант выхватил пистолет и выстрелил ей в живот. Она по инерции сделала пару шагов, недоуменно уставилась на кровь, вытекающую из-под прижатых к животу пальцев, и упала.
— Команда была — стоять! — гаркнул он — быдло оцепенело.
У девчонки в цветастом платье, которой приказали отойти, подкосились ноги.
— Суки, нелюди, — бормотал Сержант. — Вы, трое, какого хрена, скажите, вы претесь на север? Как с ума посходили.
Похоже, теперь из них слова не вытянешь. Замерли, глаза вытаращили, смотрят. Геныч покосился на расстрелянных: мальчик с хоботком лежал на спине, перегнувшись через карлика, и шумно дышал, его грудь вздымалась и опадала.
— Все, доконали, — разорялся Сержант, схватил за патлы парня с пушком над губой, приставил к его виску пистолет, щелкнул предохранителем. — Что на юге? Считаю до трех. Если так и будете молчать — снесу ему башку.
Застонала раненная в живот женщина, завозилась в траве. Ромка дал по ней очередь — живо утихомирилась.
— Я не… не… — залепетал парень, вращая выпученными глазами. — Никто не вернулся, кто туда ходил.
— Никто ничего не знает, да? — Сержант ощерился, оглядывая оцепеневших жертв.
— Скажу, скажу, скажу, — закричала девушка из толпы. — Отпустите его. Скажу.
— Ну… жду.
— Там… мертвая земля, — пролепетала она, с мольбой уставилась на Генча. — Она растет. Еще чуть-чуть, и до нас доберется…
— Ты сама видела? — Ромка в нее прицелился.
— Нет. — Она мотнула головой и, сообразив, что жертва была напрасной, сжала кулаки. — Соседи рассказали, из другой деревни. Вчера на север уходили. Их пятеро осталось. Остальные… Я правду говорю! — И снова этот взгляд.
— Их пожрала неведомая хрень? — взъярился Сержант. — А зеленых человечков вы не видели? Или саблезубых медведей размером со слона? Может, червей? Огромных земляных червей!
Генч сглотнул. Симпатичная ведь деваха, глазастая. Почти человек. Собой жертвует. Жалко. И Тюфяку вон жалко, его до сих пор трясет. Бедняга, первая зачистка, и столько чужой крови хлебнул. Все-таки правду говорили про Сержанта: он садист. И Ромка садист. Если Тюфяка трясет от отвращения, то Ромку — от возбуждения. Повезло же с экипажем!
— Значит, первая версия — земляные черви. — Сержант выстрелил.
Генч смотрел в сторону — не хотелось знать, во что превратилась черепная коробка парня. Хорошо, хоть девчонка жива. Пока. Генч не знал уже, на чьей он стороне. Быдло — не люди, надо об этом помнить.
Наблюдая за расправой, Вовчик со скучающим видом ковырял в зубах ногтем мизинца. Интересно, если накатать на них жалобу в штаб, будут ли приняты меры? Будут. По отношению к стукачу. Их пятеро, Генч один, и жизнь ему пока не надоела.
— Итак, — продолжил Сержант. — Или вы рассказываете, или мы вас пристрелим. Генка! Сюда смотреть, чистоплюй! Девка твоя. Приказываю: пристрели ее.
Сжав челюсти, Генч взял девчонку на мушку. Ее огромные зеленые глаза стали еще больше. Палец лег на курок. Смотреть необязательно. Можно зажмуриться. Выбора-то нет, приказ есть приказ…
— Там дикие, — подал голос седобородый старик. — Напали на соседнюю деревню, всех перебили, опустошили подвалы. Голодно им. Много их, говорят, человек сто, и все с оружием, а у нас вон. — Он кивнул на сложенные кучкой винтовки. — Вот мы и ушли.
Облегченно вздохнув, Генч опустил автомат.
— Один человек. — Сержант рассмеялся. — А вы все чего языки в жопы позатягивали? Не цените свои жизни?
— Не знали они, — проговорил старик. — Мы нарочно пугалку придумали. Для баб. Чтоб скорее собирались и плешь не проедали.
