Разобравшись с напавшими на Китами и Джонни захватчиками, Сэм и Мегуми с оправданной поспешностью унесли из злополучного коридора ноги. Несмотря на массивную объемистость фигуры, бегал Ватанабэ крайне резво, и вооруженная автоматом девушка едва поспевала следом, несмотря на сопутствовавшие обычно в жизни спортивные успехи. Мужчина бешеным бегемотом проскакивал повороты, нырял в неприметные служебные двери, которых в здании оказалось просто неприличное множество. Каким-то образом Ватанабэ уверенно ориентировался в этом запутанном лабиринте.
Она не спрашивала, куда они идут. Отчасти из-за понимания того, что вряд ли он сейчас ответит. Отчасти потому, что разговаривать на бегу было бы трудновато. Но, в конце концов, Сэм привел спутницу в глухой аппендикс очередного коридора, утыкавшийся в стену и закрытый от посторонних взглядов. Подергав ручку боковой двери, как выяснилось, запертой, мужчина без лишних церемоний пнул в район замка ногой. Чудовищной силы удар заставил дверь захрустеть и распахнуться. Спрятанное в глубинах коридорных внутренностей помещение оказалось очередной проходной комнатенкой. Напротив варварски выбитой двери виднелась еще одна, крохотное, едва достаточное, чтобы разойтись двоим, пространство было лишено всякое мебели, и даже краска на стенах казалась намалеванной небрежно и впопыхах. Однако именно здесь. В этой неприглядной каморке, Сэм остановился, заявив, что "сюда поленятся полезть". В самом деле, они плутали достаточно долго, чтобы уйти из той части здания, которую могли контролировать захватчики. Мегуми с превеликим удовольствием ушла бы и подальше. Желательно - вообще прочь, домой. Но Ватанабэ вряд ли намеревался осуществить эти ее тайные фантазии.
Надо сказать, Канзаки все же обрадовалась остановке. Утомила ее не столько беготня, сколько никак не желавшее спадать напряжение, впившееся в сердце острыми и явно нечищеными когтями в тот самый момент, когда толстяк удавил первых двух террористов. Ожесточенная перестрелка, закончившаяся новой демонстрацией нечеловеческих способностей Сэма, тоже не добавляла спокойствия и единства со Вселенной. Поэтому, когда широкая спина в черном пиджаке замерла, Мегуми почти неприлично громко выдохнула, опершись плечом о стену. Дышать стало легко и свободно, и даже пыльный воздух неухоженных подсобных помещений вдыхался с удовольствием. С легкой дрожью плеч выползал из тела страх, в иное время способный парализовать волю, лишить разума. Ее учили не поддаваться такому страху, и Канзаки старательно загоняла возникавший меж лопаток холодок вглубь, куда-то в живот, где он ворочался, но не мешал действовать. И получалось. Вот и сейчас, словно машина, Мегуми выключала в себе ненужные мысли. Очень полезное качество, когда вокруг смертельно опасные враги, превосходящие числом, единственный союзник - таинственный и вообще подозрительный тип, а сама ты - молода и не слишком-то опытна. При этом ожидают от тебя поведения настоящего профессионала. И главная, выражаясь простым и емким словом, закавыка как раз в том, что Канзаки и была профессионалом. Вроде бы. Как бы.
Воспитание с подростковых лет, усердие в учебе. Отличница, спортсменка, и даже основы религии Канзаки всегда сдавала на высший балл. И ни у кого, кроме хитро глядевшего инструктора, велевшего дополнить штатную методичку по рукопашному бою, не возникало мысли о том, что Мегуми было банально трудно. А ведь было. Девушки не предназначены для неженской суровости существования военных, наследниками которых были Крестоносцы. Когда в детстве тогда еще юную и глупую Канзаки спросили, куда бы она хотела пойти после окончания младших классов окинавской миссии, она с детской непосредственностью, не задумываясь, брякнула: "В Крестоносцы!" Учителя тогда все как один иронично улыбались, а родители, узнав о распределении дочки в курсанты, едва ли не бились в истерике. Особенно мама, которая никак не могла себе представить крохотную нежную девочку, какой Мегуми была до их расставания, в парадной форме, с крестом на груди на фоне летящих самолетов и заката - такой плакат висел на входе в общежитие, где Канзаки жила на Окинаве. А дочка легкомысленно успокаивала. Только родители все равно сели на самолет. Но до дочери не долетели.
После потери родни Канзаки едва не подала заявление об отказе от распределения. Но потом почему-то передумала. И с первых дней взялась лезть вон из кожи, чтобы быть первой среди одногодок. Штудируя всю обязательную и дополнительную литературу, тренируясь до седьмого пота, тратя на сон необходимый минимум, девушка с упорством фанатички выбивалась в отличники боевой и политической подготовки. И, надо сказать, за это "выскочку" многие не любили. Но Мегуми было все равно - тот не слишком широкий круг друзей, что образовался за годы учебы, не распадался, а большего и не требовалось. Пара подруг, знакомые парни, соседи по группе и комнате в общежитии, преподаватели... А потом появился кое-кто еще, и усердствовать Мегуми стала еще больше. Но дело было не в усердии.
В душе, несмотря на все успехи подготовки, Канзаки оставалась девушкой. Самой обычной. А потому стрелять, прятаться от ответных выстрелов, а особенно убивать, ей было в десять, в сто раз труднее, чем мужчине. Но отступать было поздно и некуда. Поэтому приходилось учиться ломать кости и психику, стрелять из пистолетов, автоматов и гранатометов, водить все подряд. А еще - учиться меньше предаваться размышлениям. Ни один, даже самый умелый, организм долго не протянет, если мозг его обладателя занят рефлексиями и анализом. Что инструкторы на Окинаве, что куратор их группы в Меркури - все твердили одно: "Не надо тянуть и думать. Если твоя рука или нога в бою начнут думать, ничего хорошего от этого не выйдет. А ты - такая же рука". С этой частью обучения всегда возникала самая большая проблема. Мегуми постоянно задумывалась, оценивала, терзалась. Поэтому каждый раз, когда натасканное и обученное тело делало то, что требовалось, голова откладывала на запасную полочку мысли. Стоило лишь минуть критическому моменту, как женский поток сознания с воем отвоевывал в голове положенное место.
Вот и теперь, остановившись, Мегуми ощутила хлынувший подобно ливню поток замороженных чувств. Испуг, злость, радость выживания, удивление происходящему - все смешалось в одну огромную многоцветную мысль, окатившую с головы до пят. Канзаки нервно задергала плечами, словно сбрасывая невидимое покрывало. Хотелось оказаться дома, забраться под одеяло и, обнявшись с родной наглой кошкой, уснуть. Воздух был пропитан усталость, и она вдыхала эту усталость, наполняла ей легкие. Странным образом утомление уносило нервную дрожь.
