уходит, а после так и сделал. Мол, раз я вам не нужен, то и вы мне не нужны. Мерзните зимой в одиночку без душевной радости. А перед тем в заповедном лесу зарыл ларь со счастьем, сказав, что если людям оно ни к чему, то пусть его нелюди себе забирают. Соберутся вчетвером в заветную новогоднюю ночь, найдут нужное дерево, отыщут спрятанное, выкопают и после им владеют.
– То есть – счастьем? – переспросил я. – Тем, которого много, всем и за здорово живешь?
– Ну, много его там или немного – не знаю. Но мы разделим честно, по двадцать пять процентов каждому. Доли Стеллы, как было сказано, в том ларе нет. Если хочешь, делись с ней своим счастьем. Или не делись. Лично я бы не стала.
– А кто тогда четвертый? – обвел я взглядом сидящих за столом.
– Лесовик, – как-то даже удивилась моей недогадливости Марфа. – Без него мы сейчас до нужного места просто не дойдем, в сугробах увязнем. Зима-то снежная выдалась. Или заблудимся. Арсений, конечно, в лесу как дома, только лес-то для него чужой. Зато силы в нем – за троих. Короче – звезды сошлись, Валера. Я про этот клад давно уж знаю, и только четвертого элемента не хватало. Тебя! Твое здоровье!
То, что еще пару минут назад звучало как бред, приобрело вполне себе реальные очертания. В первую очередь, потому что Дед Мороз превратился в сурового Мороза Ивановича, в реальности которого я не сомневался, поскольку знал тех, кто с ним сталкивался лично. Хотя все равно не очень представлял себе, как выглядит счастье. В смысле – какова его материальная форма? Оно выглядит как что?
– Еще один момент, – глянул я на Марфу. – Речь шла о нелюди. Каким боком я к ней отношусь? Я же человек.
– Ровно настолько же, насколько и я, – парировала глава ковена. – Технически мы оба люди. А по факту… Тебе же в нашей компании выпивать интереснее, чем в любой людской, верно? С нами ты о насущном поговорить можешь, найти массу общих тем и знакомых, а с ними что? Вот и думай, насколько ты человек, а насколько нет.
– Так едем? – бухнул, как кулем о лед, Арсений. – Или нет?
– Едем, – взял в руку рюмку с водкой я. – Счастье такая штука, которую игнорировать никак нельзя. Оно ведь, как тот Мороз Иванович, тоже может обидеться и начать игнорировать меня.
– Хорошо сказал, – заметила Марфа. – Время есть, сидим, выпиваем, закусываем. Последнее – обязательно, чтобы нас сильно не развезло, все же три часа на машине трястись.
– В смысле? – тряхнул головой я. – Время есть, хоть ехать три часа?
– Так ларь непростой, – пояснила Марфа. – Понимать должен. Он в руки дастся только тогда, когда часы в новогоднюю ночь двенадцать пробьют, не раньше. И не позже, у тебя от силы час будет на все про все. А то и меньше. Я просто точно не знаю. Может, вообще минут пять, как в той песне.
– Там про «до», а не про «после», – хмуро сообщил ведьме я и немедленно выпил.
Ничего меня в машине и не развезло. Меня в ней разморило, а это немного другое. Причем настолько, что после того, как я в нее сел, немедленно уснул, не обращая внимания на шуточки как всегда прелестной Васьки о том, что она меня ведь и в Петербург может отвезти. Можно подумать, что меня городом на Неве испугаешь, особенно после пары телефонных разговоров, в которых мне пришлось объяснять, почему я буду отсутствовать за семейным столом во время боя курантов.
Само собой, ничего такого не случилось, и после пробуждения я увидел не шпиль Петропавловки, а суровый заснеженный лес, обступивший машину со всех сторон.
– Все, дальше на своих двоих, – бодро заявила Марфа. – Валенки в багажнике.
– Валенки? – поморщилась Стелла.
– И носки шерстяные, – подтвердила глава ковена. – Нет, ты, если хочешь, можешь идти в своих… Этих… Как твоя обувь называется вообще? Это же даже не сапоги, а какое-то недоразумение. Так вот – тебя не жалко. А Хранителя – очень. Плюс если он по моей милости одно место себе отморозит, то может затаить злобу, а мне это ни к чему.
– А тулупа нет? – глянул я в окно машины. – Сдается мне, там температура стоит сильно ниже нуля.
– Тулупа нет, – открыла дверь Марфа. – Жилетка вроде есть какая-то. Если желаешь – бери.
Предчувствия меня не обманули, мороз стоял изрядный. Это в Москве зимы нет, там везде трубы с горячей водой под землей протянуты, автомобили пыхтят выхлопными газами и прочие блага цивилизации градус нагоняют, потому хорошо в относительно легкой одежде бегать. А тут все как при пращурах в это время года было – колотун такой, что зубы пляшут, небо черно-синее и елки в снегу.
Так что я и жилетку вязаную на себя натянул, и треух замызганный, невесть откуда в багажнике взявшийся, на голову нахлобучил. Ну да, выгляжу смешно, зато уши в тепле.
– Апчхи! – оглушительно чихнул кто-то рядом с нами, да так, что с лап ближайшей елки снег вниз упал. – Ох, напасть!
Оказалось – Лесной Хозяин. Причем он, как и я, тоже выглядел французом под Москвой зимой 1812 года – драная шапка, перетянутая женским пестрым платком, не менее ветхая шубейка, из-под которой виднелась синяя олимпийка. Завершали ансамбль ватные штаны, дырявые детские варежки и раздолбанные в хлам валенки. Причем с галошами.
– Подсуропила ты мне, ведьма, докуку, – ворчливо сообщил он Марфе. – Сто разов пожалел, что в осень на твои посулы согласился. Все мои сородичи сейчас дрыхнут, седьмые сны глядят, весны ожидают, один я, как медведь-шатун, по лесу брожу. Холодно мне, голодно и тоскливо. Мне уж никакого счастья даром не надь, мне за него сойдет в пень забраться, в листву зарыться и заснуть. Ничего лучше́е на свете нет! Кабы слово свое тебе тогда не дал, даже ждать сего дня не стал бы!
– Не ворчи, – попросила его глава ковена. – Еще рассвести не успеет, а ты уже спать заляжешь до весны. А как она наступит, я тебе сюда три бригады рабочих за свой счет на пару дней пришлю, чтобы они весь сухостой с опушек собрали и вывезли. Если надо, то и деревья ненужные поспиливают, только скажи какие. Это тебе компенсация за неудобства.
– Это мне чего? – насторожился лесовик.
– Мзда, – пояснила ведьма. – Так яснее?
– Так да, – оживился старичок. – Так оно чего же? Только ты слово свое дай, что обещанное выполнишь. Зима длинная, бабья память короткая…
– Клянусь Луной, что пришлю следующей весной тебе
