Николай Полунин - Цербер

Второй листок был просто припиской:

«Выхино». Выход из тоннеля под железной дорогой к институту. Вторник, 19.00».

— Сегодня у нас что?

— Черт его знает, все перепуталось… Простите, — обратился Михаил к Зиновию Самуэлевичу, сидевшему неестественно прямо там, куда его усадили — рядом с Гошей, свернувшимся в уютный клубок. — Простите, вы не скажете, какой сегодня день недели?

— Я… не знаю. Вчера был понедельник, кажется. А возможно, это было и не вчера. Не знаю, не могу сказать.

За черной дверью, которую ему открыл этот страшный, бородатый, Зиновий Самуэлевич нашел примерно то, что и ожидал. Разгром, грязь, битые бутылки, спящий бандюга без носков. Очень может быть, что они силой захватили эту квартиру. Зато здесь много бумаги. Хотя бы вон те испорченные книги в углу. Разорвали книги… варвары. Хамье. Мурло. Бандиты. Чтоб им…

Только сверлящая мысль о маме и Жене удерживала Зиновия Самуэлевича, но все равно многого они от него здесь не добьются. Правда, этот светловолосый не походит на негодяя, но тем хуже. Зато дружок — вылитый убийца, пробы негде ставить.

Бандит в плаще рядом с Зиновием Самуэлевичем пошевелился и произнес громко и внятно:

— Сегодня вторник, двадцать второе июля, четырнадцать часов плюс-минус тридцать минут.

При этом Зиновию Самуэлевичу показалось, что открыли бочку с перебродившим алкоголем.

— Без двадцати, — сказал Михаил, глянув на часы.

— Дает! — Павел принялся срочно разыскивать на столе и сливать в одну уцелевшие кружки с вином. Гоша, однако, пока не хотел просыпаться. Он отвернулся от остальных и ровненько захрапел.

— Я бы хотел узнать, что еще от меня требуется, — сказал Зиновий Самуэлевич, ни на кого не глядя.

— Простите?..

— Мне объяснили, что я должен передать письмо и в нем будет приказ, что мне делать дальше.

Михаил повертел оба листка и на втором обнаружил корявую строчку: «Зяму отошли не раньше 15.00. Он лох, пускай дышит».

— Послушайте. — Михаил придвинул табурет, уселся напротив. — Мне сдается, вы оказались втянуты в какую-то темную историю. Как я, как он (Павел с готовностью подтвердил), как все мы. Вы попали в беду, я не ошибаюсь? Может быть, вместе подумаем, как быть? Познакомимся для начала. Меня зовут Михаил, а вас?

Через четверть часа Михаил знал все. Настороженный и закрытый, Зиновий Самуэлевич под участливыми расспросами оттаял и в какой-то момент начал захлебываясь говорить о событиях своих минувших суток, об отвратительных молодых людях с золотыми зубами и пистолетами, о жуткой ночи в ванне и, главное, о страдающих сейчас супруге Жене и маме Эсфири Иосифовне, которые находятся в руках бандитов. И даже то, что вчера он оказался у этого дома не совсем случайно, вместил в себя рассказ Зиновия Самуэлевича.

— Я вас уверяю, молодые люди, надо звонить в милицию, пусть вызывают их ОМОН или что у них там имеется, пусть освобождают, пусть действуют как-то, в конце концов!..

— Нам надо посоветоваться с товарищем, — сказал Михаил. — Угощайтесь пока, если хотите, вон там осталось немного вина.

В прихожей Павел сказал:

— Так не делается. Записка — прямая улика. Этот Зиновий — свидетель, каких поискать. Его домашние, твой Алик — то же самое. Так не делается. Я не понимаю.

— Значит, тому, кто все это замешивает, наплевать на свидетелей и на улики, перешагнет — не оглянется. Ты заметил, что записка от Алика — это ксер? Вывод: кому-то нужно было сохранить у себя оригинал.

— Бумажка им требовалась для отчетности, — съязвил Павел. — Покойника похерят, а бумажку подошьют. Чушь.

— Может, и не чушь… какого покойника?

— А ты думаешь, паренек твой еще на этом свете? Удивлюсь, если по ею пору его в какой-нибудь другой Мир не переселили. К НЕЙ. Без твоего посредничества Обойдясь.

— Перестань ты скалиться вечно, раздражаешь уже… Что ты там выдумал, говори.

— Тебя, Братка, пока боятся. Не знают, чего от тебя ждать, какой ты есть таинственный супергигант. Скоро узнают, что ничего особенного в тебе нету, так, ловец избранных душ, займутся нами с Гошей. С нас получишь конкретный выход, пользу…

— Пользы с вас, как с рыбы шерсти.

— Не скажи. Лена тебе разве не пример?

— Вот увозят ее куда-нибудь сейчас… в неизвестном направлении, на закрытый объект.

— Закрытое — откроем, а от тебя явно ждут телодвижений, а ты их не делай. Их буду делать я, а ты спи давай, помнишь свою задачу? Для начала съездим с Зиновием к его женщинам, кто там их держит. Надо наказать.

— Ты с ума… Не хватало нам. О себе подумай, нарваться хочешь?

— Надо наказать, — повторил Паша Геракл. — За такое — я наказываю всегда. С тех самых пор. Ты меня понял, Братка? Заодно проверю, насколько прочно на нас уселись. Должны по закону.

— По какому закону?

— По закону Ома. Почему у тебя своей тачки нет, все тебя возят? Или это по другому закону, народной мудрости: хочешь головной боли — женись, хочешь е… — купи себе машину?

— Мой кумир — Аллен Фостер Даллес, создатель и первый директор ЦРУ. Он ездил в подземке или на такси и всегда брал с шофера счет для бухгалтерии.

— Ничего, — сказал Павел, — я тоже умный. Меня хоть с третьего курса института выполнять интернациональный долг выперли, а ты так, верхушек нахватался — и то по необходимости.

— Какого такого института, ты не говорил.

— Рыбного. Или молочно-мясного, сейчас забыл уже. К Зиновию Самуэлевичу вернулись его недавние подозрения. Он сидел, разглядывая разоренные стены, и прикидывал, с какой стороны лучше начать.

Михаил показал ему приписку на втором листке и настоятельно попросил сразу ни в какую милицию не бежать, а сперва добраться домой и поглядеть, как там обстоят дела. Может быть и даже скорее всего, бандиты уже ушли, а женщины освобождены. Так сказал Михаил.

— Одних объяснений, подумайте, сколько вам придется давать. Мне кажется, будет благоразумнее не вмешивать милицию в эту историю. Мы обойдемся своими силами.

Павел рядом многозначительно промычал. Они договорились, что Павел в любом — любом! — случае будет обратно не позднее восемнадцати-ноль-ноль. Что-то он еще задумал, выяснять и переубеждать не было сил. Да и бесполезно.

Проводив, Михаил шлепнулся рядом с храпящим Гошей. Плащ на Гоше совсем промок, потемнел и слипся, но Гоше это не мешало.

Михаил поковырялся на столе, но есть не хотелось, и нечего тут было есть особенно, одни сладости. Пришел Мурзик.

«Чаю поставить еще, что ли?» — Это была последняя отчетливая мысль перед провалом. Огромный день кончился.