– Я не об этом. Мне плевать, что и почему вы делали до войны. Сейчас… Вы же могли, например, всю эту шайку отравить! Просто отравить!
– Я про это думал, – сказал врач, и Романов ему поверил. – Я просто не знал, что потом делать. Совершенно не знал, что делать потом вообще… Если нельзя в Подмосковье – может быть, возьмете меня с собой? Все равно куда. У меня не было большой практики, но… я правда хороший врач.
– Идите во двор, там до вечера будет полно работы, – ответил Романов. Врач кивнул, пояснил:
– Я только в аптеку зайду. Тут хорошая аптека.
– Вечером, когда освободитесь, составьте список ле… – начал Романов, но врач его перебил:
– Извините, у меня есть. Подробный. Я потом представлю.
– Хорошо, хорошо… – Романов обернулся – внутрь вошел Провоторов, сопровождаемый Женькой. Романов кивнул Провоторову, они отошли к дальней лестнице.
– Всего в тридцати километрах от границ нашей зоны, – задумчиво сказал Романов. Встряхнулся, кивнул дружиннику: – Ну?
– Жена, – тот понял без объяснений, начал докладывать сжато и коротко, – такая же тварь, как и он, только он хитрый, а она тупая. Кстати, детей она не рожала, чтобы фигуру не портить, – они от суррогатных матерей. Дети. Девчонке четырнадцать лет. Мелкая сучка, как бы не хуже папаши. Потом послушаешь, что она с его благословения устраивала с людьми, а я уже наслушался… с детьми из местных, кстати, тоже. А с рабами – вообще… Обожала сама мальчишек клеймить. И снимать, как их бьют или… казнят. Их казнили. Не только взрослых, детей тоже. На площади в поселке ставили самодельную гильотину – и… – Провоторов помолчал секунду. – Мальчишка младший… с мальчишкой хуже. Он неплохой. На самом деле неплохой, все так хором говорят.
– Сколько лет? Вроде десять где-то?
– Именно десять.
– Десять… – Романов взялся рукой за подбородок, продолжал медленно: – Слишком взрослый, чтобы все забыть. И слишком маленький, чтобы полностью понять, какой сволочью был его папаша.
– Да. И я о том же. – Голос Провоторова был тихим, грустным. На самом деле грустным.
– Не забудет. Не поймет. И будет мстить.
– Да, – еле слышно, но твердо согласился Провоторов.
– Эту парочку и девчонку – вечером повесить на воротах, – распорядился Романов. – Голыми. Объявить приговор, оставить плакат. Люди, которых освободили, пусть ждут, не расходятся – накормите, помогите, кому нужно, я там врача послал… но пусть ждут. А мальчика… – Романов покусал сгибы пальцев, поймал себя на этом, сердито отдернул руку от лица. Провоторов ждал. Молча, неподвижно. – Вечером первого. Как-нибудь быстро, чтобы ничего не понял. И… и не больно, – Романов провел рукой по глазам.
– Есть.
Казак отсалютовал, но не ушел. Помолчал, спросил задумчиво:
– Как считаешь, мы в ад за все это попадем?
Романов подумал, явно серьезно прикидывая шансы. Покачал головой:
– Знаешь… я вообще не верю в ад и рай. Так что не попадем, я думаю. Даже если еще при жизни начнем проситься туда. А мы начнем, лишь бы подальше с земли… Тебе чего?
Эти слова были обращены к стоящему, оказывается, на лестнице рядом Шалаеву. Мальчишка покусывал губу, глядя на взрослых. В ответ на вопрос молча пожал плечами.
– Ну раз ничего – то бегом наружу и зови сюда Сажина, – приказал Романов. – Быстрей…
Бывший капитан-морпех Сажин выслушал приказ Романова так, словно знал, зачем его позвали. Романов это видел и мысленно улыбался, отдавая последние распоряжения нарочито обстоятельно.
– Бери двадцать человек верхами, «зушку» и два крупняка с расчетами. Пойдешь брать завод… Запомни: на заводе полно рабов, в том числе дети. Не дай бандосам там прикрыться заложниками. Если все-таки не выгорит – никаких переговоров. Сам понимаешь. Но если хоть малейшая возможность – не дай. Освобожденных веди сюда. Только объясни, что к чему, а то паника… разбегаться начнут… На месте делайте снимки. Всего.
– Понимаю, – кивнул Сажин. – Все сделаем.
Он отошел к выходу. Романов огляделся, собираясь окликнуть Женьку… но тут к нему подошел Шалаев. Мгновение помялся, громко сглотнул и сказал – тихо, но непреклонно (Романов сразу понял, о ком идет речь):
– Мальчишку я убивать не дам.
Романов внимательно посмотрел на стоящего перед ним порученца. Шалаев тоже смотрел в ответ – спокойно, чуть набыченно.
– Не дашь? – уточнил Романов нейтральным тоном.
– Не дам, Николай Федорович.
– И как же ты это сделаешь?
Шалаев пожал плечами – очень по-детски, растерянно. Но ответил решительно:
– Как получится. Буду его защищать. Если полезут забирать силой – буду драться. Надо будет – буду стрелять.
– В своих? – прищурился Романов.
Шалаев опять пожал плечами, вздохнул:
– Я понимаю… я буду предателем. Но я им все равно так и так буду. А тут меня, по крайней мере, убьют, и не надо будет жить и мучиться, когда вспоминать стану.
– Поясни.
– Он на моего брата похож… на младшего, – сказала Шалаев. – Я за едой в тот день лазил, вернулся, а мамы и Ванька нет. Дверь просто открыта, а их нет. Я покричал, потом сунулся в ванную, а они там лежат. И головы у обоих проломлены. Топором. Головы… и руки… порублены сильно, когда они закрывались. Сильно-сильно. Их очень… очень плохо убили. Долго. Я так и не нашел, кто это сделал.
– Он почти наверняка убит, – сказал Романов.
Мальчишка вздохнул:
– Знаю… Но его же не я убил. Понимаете, не я. Я и не защитил, и даже не отомстил. А теперь я буду защищать.
– Игнат, – сказал Романов, – ты пойми, ему десять лет. Он не малыш-несмышленыш. Это в прошлом – несмышленыш в таком возрасте. В том прошлом, когда тебе, например, в твои годы уставами ООН было официально запрещено воевать.
– Женьку спросите, он расскажет… то есть напишет, – поправился Шалаев. – Этот пацан и еду в барак на заводе носил. И перед папашей своим заступался, когда у того настроение было хорошее, – он делал, как сын просил. Скольких он вот так спас? Не несмышленыш, то-то и оно. А мы теперь за его доброту его убьем?
– Игнат, если он на самом деле хороший мальчишка, он нас не простит. Будет мстить. Не сейчас, так потом. Да, можно ему мозги промыть по старым методикам…
– Не надо, – тут же угрюмо сказал Шалаев. – Это подлость. Хуже смерти подлость.
– Тогда остается только одно. Я тебе слово даю: он ничего не почувствует. Просто уснет. Он даже знать не будет, что его убили. Поест, спать захочет и…
– Подотритесь своим словом, – четко сказал Шалаев, глядя прямо в глаза Романову. – Я сказал, что я буду делать.
