Но и до того, как его размашисто пнули в лицо, воспоминания были смутными. Он помнил начало боя и отрывочно помнил его конец, а середину не помнил вообще. Десять тысяч морпехов с кошкодерами и мушкетами против космического скафандра, ночной темноты и шлема с ноктовизором. Узкая дорога, по которой вряд ли пройдет более десяти человек в ряд. Отличная позиция и… глупая затея.
Накрошил он их, конечно, без счета. Десятки, возможно сотни. Трудно даже представить сколько. Но все же один меч и десять тысяч – слишком разновеликие цифры, независимо от условий. Его задавили массой, свалили, когда он уже не мог поднять руку для удара, не упираясь клинком в свежеповерженный труп. Скрутили, вырвали меч и – все.
Иллюзий Гор не испытывал. Если и до этого его существование было костью в горле у кардинала и короля, то уж теперь, когда он обесчестил их перед лицом своих лучших солдат, и подавно. Выжмут все, что можно выжать в смысле информации, если нужна она им, эта информация, и удовольствия от пыток, а затем убьют. Хорошо, если убьют скоро.
Гор медленно разжал сухие, рваные губы. Втянул затхлый воздух меж выбитых зубов. Вместе с воздухом в легкие попала кровь, застоявшаяся во рту. Он поперхнулся. Попробовал кашлянуть и скрутился от острой боли в груди. Несколько ребер было сломано. Попробовал коснуться груди рукой, но правая не шевелилась, отбитая ударом приклада, а левая – что с ней? Гор попробовал разлепить глаза и сделал это с огромным трудом, вырывая движением век собственные ресницы, склеенные запекшейся кровью.
Посмотрел – и откинулся назад. Лучше бы не видеть: вместо руки красовалась культя, с торчащим огрызком кости, слегка прикрытая санитарным герметиком. Гор вспомнил, как, пытаясь остановить его бешеные попытки к сопротивлению, когда уже сорван был шлем и сняты доспехи, кто-то из морпехов саданул его саблей по руке.
Теперь он инвалид…
Хорошо хоть левая – фехтовать на шпагах можно и одной правой, и все же было страшно обидно. Ни постоянная боль во всех частях тела, ни острая жажда, ни сломанные кости не причиняли ему таких страданий, как простое сознание того, что он теперь – калека.
Как посмотрит на него Лисия? Да и посмотрит ли вообще, после того как он оставил ее в руках работорговцев в Харториксе. И жива ли она?
Вопросы, много вопросов, но на самом деле главный один: сможет ли он вообще выйти из этого места – живым? Он подумал и ответил сам себе – вероятно, нет. Логика – жесткая штука, и следует признать, что и он сам в подобной ситуации не выпустил бы врага живым из подземелья.
За ошибки следовало платить.
Гордиан откинулся на спину поудобней, насколько это слово вообще уместно в его отношении, и медленно, ритмично задышал. Дыхательная практика всегда успокаивала его. Она смиряла рефлексы, снижала уровень адреналина в крови, отрезвляла мысли, отвлекала от боли. Главное в такой ситуации – отдых. Когда ничего нельзя сделать, нужно не делать вообще ничего, нужно спать.
Осторожно поднимая и опуская сломанные ребра, Гор заснул, убаюканный собственным болезненным дыханием.
* * *
Когда он проснулся, то обнаружил, что лежит на широком столе, а воздух вокруг чист и свеж, без постоянной примеси человеческой вони, характерной для местных узилищ. Лежать было на удивление удобно, а глаза смотрели на белый потолок с квадратным галогеновым светильником, освещавшим пространство мягким электрическим светом.
Стоило осмотреться вокруг, но странное равнодушное оцепенение охватило Гордиана – и поворачивать голову не хотелось. Обрубок левой руки он вообще не чувствовал, но правая, по-видимому, чуть-чуть ожила, а потому он пошевелил пальцами, пощупав незнакомый материал под собой. Материал был мягкий, немного напоминающий кожу и ткань одновременно.
– Это пластиглас! – сказал откуда-то из-за головы довольно приятный мужской голос, как будто угадавший его немой вопрос.
Голос звучал по-доброму, приветливо и все же носил какой-то непонятный оттенок испорченности, с ноткой женственности в глубине интонаций. Голос дружелюбно продолжил:
– Пластиглас применяется в хирургии, акушерстве, да много где еще. Он мягкий, впитывает влагу, «дышит», так сказать, но при этом гладкий, как пластик, и легко моющийся – чудо, а не материал.
– Плас-ти-глас-с, – повторил Гор по слогам, медленно раздвигая распухшие губы; язык и губы не слушались его, он почти не мог говорить.
– Точно, – весело подтвердили сверху, – а вы начинаете оживать!
Гордиан чуть-чуть – а иначе он и не мог – кивнул. Неужели рядом настоящий врач?!
– Вы врач… сударь? – спросил он, едва выговаривая слова.
– Байрон Эскудо, королевский хирург, – последовал ответ, – к вашим услугам. Для пациентов – просто док Барни.
«Значит, врач… – с облегчением подумал Гордиан. – Видимо, Боринос с Амиром решили подлечить меня немного перед пытками. И то радость».
Он снова разлепил губы и, в свою очередь, тихо назвал себя:
– Гордиан Рэкс, полковник Республики, к вашим…
– О, сударь, я знаю, кто вы, – перебил его голос. – Главная эшвенская знаменитость, не считая самого короля, кардинала и великого рабского полководца, этого удивительного Мишана Трэйта. В каком-то смысле для меня честь работать с вами, сударь. Какая личность, ах, какой клиент!
Гор еще раз попытался кивнуть, решив на этот раз промолчать, но затем через силу снова раскрыл свой разбитый спекшийся рот – контакт с доктором был ему жизненно необходим.
– Для меня это тоже честь, док, – выдавил он из себя. – Вы уж подлечите меня, насколько возможно… – Тут он вспомнил про отрубленную руку: – Хоть я и калека, а хотелось бы еще пожить.
После этих безобидных слов совершенно неожиданно для Гордиана в воздухе повисла неловкая пауза.
Барни обошел вокруг стола и впервые показал Гору свое лицо. Лицо выглядело добрым, ухоженным и даже немного детским. Лицо улыбалось, но вот глаза при этом оставались равнодушными, как у рыбы.
На левом виске у обладателя рыбьих глаз и женственного голоса поблескивал тусклыми переливами металлический нейроразъем. Значит, перед Гором стоял бессмертный.
– А вот это вы зря, сударь, – спокойно сказал доктор по-прежнему тихим и милым голосом. – Такие слова – для меня почти профессиональное оскорбление, ибо людей я не лечу, да и с продлением жизни могут возникнуть проблемы. Вы, видимо, не расслышали, я – королевский хирург. Лейб-врач Бориноса-Пронзителя, это вам что-нибудь говорит?
Казалось, в словах не крылось угрозы, однако сам не зная почему, Гор судорожно сглотнул. Он опустил глаза ниже, впервые за время разговора широко раскрыв их и посмотрев на себя. Ноги, которые он почти не чувствовал, как и единственная оставшаяся рука, были прикручены мягкими резиновыми шлангами с замками-защелками к специальным ручкам на пластигласовой кровати, а поперек туловища, скрепляя торс с кроватью, пролегали широкие полосы прорезиненной ткани, похожие на автомобильные ремни безопасности, но только используемые здесь, совершенно очевидно, для других целей.
