Очередной удар наотмашь заставил мир зазвенеть, точно кто-то бросил на каменный пол целую пригоршню монет. Ганзель зашатался, и тут же получил еще один – в поддых. Третий удар впечатал его в какой-то лабораторный бак, отчего тот лопнул, выдохнув облаком пыли осадок какого-то опыта, устаревший на несколько сотен лет.
Ганзель попытался подняться, и почти успел. Но Синяя Мальва одним коротким прыжком оказалась рядом – и обрушила на его бок очередной чудовищный удар. Боль полыхнула так, что он ощутил себя рыбиной, разделанной от паха до горла одним чудовищным скользящим ударом. Перед глазами на какой-то короткий момент осталась лишь огромная черно-красная клякса. Ганзель захрипел, беспомощно открывая и закрывая рот. Он чувствовал себя так, будто у него лопнуло легкое. И печень впридачу.
Существо, нависшее над ним, представляло собой одну раскрытую рану, обрамленную синим шелком. Ленты, подобно перепачканным гноем бинтам стелились за ним. Оно могло добить Ганзеля одним ударом своего хитинового жала. Но вместо этого протянуло руку, и нащупав болтающуюся за спиной собственную голову, с хрустом водрузило ее на прежнее место, неровно закрепив на осколке позвоночника.
- Шшш-то такое, мммм-м-ммлый Ггггганззль? Ттттты ббоишшься ммммня? А как жжжже наашшша люббббовь?..
Прежнее лицо Синей Мальвы уже нельзя было называть прекрасным. Оно было маской, все еще висящей на остатках лопнувшего черепа, кожа перекосилась, бездонные некогда глаза слепо пялились из глазниц. Когда-то чистые и ясные, они стали мутными, как обточенные морем стеклянные катышки.
Ганзель попытался встать, но молниеносный удар хлыста едва не раздробил ему колено, заставив вновь покатиться по полу. Она не хотела, чтоб он вставал. Она хотела, чтоб он принял смерть распростертым в позе проигравшего. Униженный, сломленный, сдавшийся.
- Сука, - пробормотал он, не обращая внимания на стекающую по подбородку кровь.
Он нащупал кусок какой-то стойки и попытался прикрыться ею, но следующий же удар жала выбил ее у него из рук, легко смяв толстую сталь. Синяя Мальва, которая больше не была синей, скорее, алой, удовлетворенно шипела, наблюдая за тем, как он пытается отползти. Она наслаждалась каждым мигом его поражения, сладострастно впитывала его, как сладчайший хмельной напиток.
Задыхаясь, упираясь в пол руками, Ганзель тащил свое измятое и кровоточащее тело назад. Он попытался спрятаться за громоздкой центрифугой, но жало Мальвы с шипением разворотило ее, так легко, точно это был ветхий холщевый кошель. Следующим же взмахом оно рассекло ногу Ганзеля от колена до щиколотки, да так, что он лишь всхлипнул от боли.
Все верно. Молодая акула – средоточие холодной ярости и силы. Но у каждого хищника во все времена есть свой жизненный предел, отмеряющий время его существования. Рано или поздно даже самый грозный представитель вида делается слабым и беспомощным. Уступает место на генетической арене более успешным особям. Старая акула уже отжила свое. Утратила чутье, растеряла острые зубы, стала неуклюжа и слаба. Она больше не хищник, не хозяин моря. Она лишь биологический объект, некоторое количество еще сносно функционирующих органов, и только. Новые хищники завладели ее прежними охотничьими угодьями и готовы растерзать бесполезные реликты прошлого в кровавые ошметки. Новое всегда уничтожает старое. Это даже не закон геномагии, это закон всего сущего.
«Ты знал, что этот момент когда-нибудь настанет, - устало подумал Ганзель, чувствуя, как стремительно слабеет тело, утрачивая силы вместе с вытекающей кровью, - Просто не знал, что он настанет именно сегодня…»
Жало Мальвы свистнуло, едва не снеся Ганзелю половину головы. Оно с легкостью перерубило опоры стойки с баллонами за его спиной и, если бы он чудом не успел перекатиться, огромный газовый баллон, грохнув вниз, раздавил бы его, как гнилой орех.
Удивительно, задыхаясь и все еще пытаясь отползти, он не ощущал злости по отношению к Мальве. Она просто была хищником нового поколения, чуть более удачливым, чем он сам, занимающим свой биологический ареал. Все было верно. В полном соответствии с извечными законами геномагии. Сильнейший рано или поздно побеждает. Вот в чем отличие от сказок.
Ганзель ощутил под пальцами скользкий круглый бок лежащего баллона и попытался затащить свое тело на него. Под пальцами было липко, голова кружилась, пылал отбитый бок.
Все правильно. Старые акулы не выходят на пенсию.
Его окровавленные пальцы пытались нащупать хоть что-нибудь – острый осколок стекла или железный прут, но не находили ничего, натыкаясь лишь на полированные бока газового баллона. Еще полного, судя по всему. Избитая и потрепанная акула вдруг ударила хвостовым плавником.
Из последних сил Ганзель затащил свое тело на лежащий баллон. Сил этих оставалось так мало, что даже эта задача оказалась едва ли не непосильной. Но он знал, что последнюю их кроху надо приберечь.
Мальва ухмылялась перекошенным ртом, наблюдая его мучения. Она не собиралась давать ему легкой смерти и не скрывала этого. Из многочисленных дыр в ее теле, двигающемся дергано и резко, как разлаженный серво-механизм, высовывались трепещущие хитиновые отростки, точно проволочный каркас, пробивший свою оболочку.
- Мммммлый Ганнннзель…
Ганзель перевернулся на спину, чтобы взглянуть ей в лицо. В то, что от него осталось.
- Ну ты и уродина… - пробормотал он, усмехнувшись скупой кровоточащей улыбкой, - Ты уверена, что.. кхх-кхх… Бруттино нашел тебя именно в театре, а не в борделе?..
Мальва взвизгнула от злости. Хитиновое жало, нетерпеливо скрипящее и перебирающее своими конечностями, взвилось у нее надо головой и секундой позже ударило. Уже не сдерживаясь, не забавляясь, в полную силу. Ударило сверху вниз, метя своим хоботком в грудь Ганзеля.
Той крохи сил, что у него оставалось, было недостаточно для того, чтоб защититься от удара, который должен был стать последним. Но ее хватило на то, чтоб, оттолкнувшись едва слушающимися руками от металла, свалиться на пол.
Он услышал глухой и вибрирующий металлический удар – точно кто-то, размахнувшись, ударил зубилом по тяжелому колоколу.
Мальва замерла. Ее жало пробило баллон, воткнувшись в него, как швейная игла втыкается в катушку ниток. Жилистый хлыст, которым жало соединялось с ее телом, вдруг стал разбухать на глазах, превращаясь в подобие раздутого шланга. Множество слюдяных глазок заморгали. Они выглядели не яростно, скорее озадаченно. Ганзель слышал шипение газа под давлением. И треск, который издавал хитин ее тела, когда этот раз стал перетекать в нее, безжалостно распирая изнутри.
Мальва издала утробный скрежет и попыталась вытащить жало, но тщетно – его зазубренный хоботок, пробив баллон, глубоко засел в нем. Мальва заметалась, стараясь высвободиться. Все новые и новые литры сжатого газа заставляли ее тело раздуваться, оставшиеся человеческие покровы сползали с него, обнажая переплетения лиловых вен и сочащиеся желтоватым ихором нечеловеческие внутренности. Внутри она оказалась не такой прочной, как снаружи.
