– У него нет «балалайки», – сказал Гамми.
– В каком смысле? – спросили одновременно капитан и Али.
Гамми усмехнулся. Он понимал их – когда живешь в нормальном мире, где есть сеть, где люди пользуются «балалайками» чаще, чем нижним бельем, фраза «у него нет «балалайки»» действительно звучит дико. Но факт оставался фактом.
– В самом прямом.
Чтобы им стало понятней, Гамми повернулся и поднял длинные седые волосы, собранные в хвост, демонстрируя торчащую в гнезде заглушку.
– У Моралеса точно такая же.
– Но ведь он не заключенный.
– В «Африке» сеть давно не работает. «Балалайка» там без толку.
– И все же… – Виктора не оставляли подозрения.
За завтраком допили последнюю воду. Теперь главной целью были поиски питья. Гамми сумел убедить капитана, чтобы его отпустили пройтись по окрестностям.
Вода здесь должна быть. Слишком буйная растительность, слишком много животных, чтобы предположить, что до источника очень далеко. Вместе с Гамми отправился Куцев.
Самым замечательным было то, что можно пройтись без рюкзака. На плечах лямки натерли две красные, покрывшиеся за ночь подсохшей коркой, полосы. Соленый пот раздражал раны, и они сильно саднили.
Гамми искал признаки, по которым можно найти воду. Лучший способ – идти по следам зверей. Животные не размышляли над вопросом, куда бы сегодня сходить. У них в жизни было только два направления: поесть-попить и потрахаться.
В сущности, у людей все точно так же. Только человек делал вид, что стремления его куда возвышенней, пытаясь оправдать природные мотивы массой бессмысленной возни, побочным продуктом которой и являлась цивилизация. Со всеми ее «дыроделами», «балалайками», танкерами и прочей дребеденью, до которой зверью не было никакого дела.
Ему, зверью, нужно думать о пропитании. Поэтому все следы, в конце концов, приводили к водопою или охотничьим угодьям. Поскольку угодья у всех были разные, то место, куда ведет большинство следов, – это именно водопой.
Логика была безупречна, и скоро за очередным невысоким пригорком показалась небольшая, по щиколотку глубиной, речушка. Скорее даже ручеек. В центре русла, представлявшего собой размокшую топкую грязь, текла прозрачная на вид вода. В черной грязи виднелось множество отпечатков – следы копыт, лап и птичьих когтей. Гамми отметил, что здесь бывали львы.
– Отлично, – сказал Куцев, снимая свой рюкзак, набитый пустой тарой. Обратно придется нести немалый груз, но сейчас он почти невесом.
Куцев хотел набирать воду прямо из ручья, но это было неправильно. Следовало вырыть небольшую ямку, соорудив что-то вроде запруды, и дать воде отстояться. Иначе в канистры из мелкого ручья попадет слишком много грязи.
В любом случае вода была не самого лучшего качества – разогретая на солнце, сдобренная изрядным количеством навоза и птичьего помета, она вне всякого сомнения кишела всевозможными паразитами. Но выбирать не приходилось. Хотя перед употреблением стоило хотя бы прокипятить ее.
Гамми показал Виктору, что надо делать. Куцев принялся рыть отстойник охотничьим ножом, а Гамми нашел большой плоский камень и тоже подключился к работе.
Они оба были мокрыми насквозь. Трудно сказать от чего больше – от воды или от пропитавшего одежду пота: солнце стояло в зените и палило без устали.
«Интересно, – подумал Гамми, – в этих краях когда-нибудь бывают тучи?» За три года, что провел здесь, он видел дождь лишь однажды – после серии толчков, случившихся почти два года назад, ливень лил, не переставая, дней шесть. В карьере, где работали заключенные, на дне образовался неглубокий грязный пруд. Скорее всего, это был результат природных катаклизмов, произошедших на всей планете. Но с тех пор дождя не было ни разу. Даже туч Гамми больше не видел.
Упитанная мышь деловито выползла из травы и припала к лужице в следе от чьего-то копыта. Потом присела и смешно умылась. Это их мир, им здесь хорошо.
Внезапно воздух разрезал пронзительный крик, и с неба упала стремительная тень. Виктор непроизвольно выдернул из-за пояса «дыродел».
Это был сокол. Сапсан. Острые как бритвы когти вонзились в плоть грызуна, мышь тихо, но пронзительно заверещала. Но вопль боли тут же оборвал резкий удар мощного клюва, загнутого острием вниз.
Сапсан перехватил добычу, бросил злобный взгляд на людей, неотрывно наблюдающих за сценой соколиной охоты. Клюв птицы приоткрылся и отправил людям недовольное ворчание. Темно-коричневые крылья взметнулись вверх, резко ударили, и сапсан с зажатой в когтях добычей взмыл в небо.
Маленькая, но отважная птица. Сапсан, замечательный охотник. Еще в Древнем Египте эту птицу почитали как самого любимого из богов пантеона. Сегодня Гор исчез вместе с давно сгинувшей в веках Традицией. Лишь мертвые камни, пытающиеся достать вершинами небо, незыблемыми истуканами стояли на плато Гиза.
– Ты заметил? – спросил Гамми.
– Что?
– На лапе у сокола?
Правую лапу сапсана перехватывала небольшая кожаная петелька. Гамми знал, что это такое – опутенка. Их используют охотники. Но почему только одна? Да и откуда здесь охотники-соколятники?
– Это охотничий сокол, – объяснил Гамми. – Быстрая птица. Сапсан.
– У-у, – промычал Куцев и, наклонившись, поплескал себе в лицо воды.
Глаза Виктора мгновенно сделались какие-то осоловелые, он с силой потер себе грудь, будто его скрутил приступ стенокардии, а потом несколько раз стукнул стволом пистолета по лбу. На загорелой коже остались две заметные ссадины. Он еще несколько секунд посидел так, отрешенно глядя в пространство, потом потряс головой и вроде бы пришел в себя.
– Ты в порядке? – поинтересовался Гамми.
Куцев посмотрел на него, потом на пистолет, зажатый в руке – видимо, ему пришла в голову та же мысль, что пятью секундами раньше посетила голову Гамми: Сергей вполне мог его разоружить и убить, но не стал этого делать – и ответил:
– Вполне. Давай канистры.
Гамми подавал емкости Куцеву, тот быстро наполнял их мутноватой еще водой. Но Звездецкого не оставляла мысль о соколе: если здесь была охотничья птица, значит, где-то неподалеку должен быть охотник. Конечно, охотником мог оказаться очередной дикарь, но соколиная охота, насколько он знал, не пользовалась особой популярностью среди нецивилизованного люда. Тогда откуда здесь сапсан?
В конце концов, Гамми убедил себя, что опутенку сапсан мог таскать несколько лет, последний раз охотившись с человеком еще до Катастрофы. Это как раз объясняло то, что опутенка была одна.
Правда, сомнительно, что сокол стал бы терпеть натирающий лапку ремешок в течение двух лет. Острый клюв легко расправился бы с опутенкой в несколько приемов.
