— Да вот обновить бы надо.
— Прошу вас, господин хороший, проходите, — заулыбался зазывала и распахнул перед посетителем дверь.
— Эй, Бноб! Бноб, к тебе клиент! — закричал он, и едва Веллингтон прошел в зал, где стучали молотками человек двадцать мастеров, перед ним возник всклокоченный савояр лет тридцати пяти.
— Да башку-то причеши! — набросился на него приказчик. — Перед клиентами стыдно!..
— Не стыдно, они у меня от рождения такие, — отмахнулся Бноб. — Идемте, господин хороший, снимем вашу мерочку.
И приняв от приказчика сапоги, мастер повел Веллингтона через зал, где помимо стука молотков раздавались завывания швейных обувных машин и крики мастеровых, отчего Веллингтон не мог разобрать того, что говорил ему шедший впереди мастер. Оставалось только кивать из вежливости, однако и так было понятно, что Бноб говорил «за жизнь».
Когда они пришли к рабочему месту Бноба, тот посадил Веллингтона на кресло для клиентов, а сам расположился на короткой табуретке и стал рассматривать пару сапог.
— Не ваша обувка-то?
— У старьевщика купил.
— А зачем сапоги-то, ботиночки у вас еще хорошие?
— Надоели, — просто ответил Веллингтон, чтобы не запутаться в тонкостях местной обувной тематики.
— Редко такое слышать приходилось, но — приходилось! — улыбнулся мастер и начал помогать клиенту снять правый ботинок.
— Откуда прибыли, господин хороший? Говор у вас не нашенский…
— Из Габеркуна, — рискнул Веллингтон.
— Точно! То-то я гляжу, вы будто шепелявите.
Подставив под ногу клиента колодку, мастер застегнул мерные ремешки и спросил:
— Так не тесно? Пошевелите ногой?
Веллингтон пошевелил и сказал:
— Нормально.
— Я тоже так думаю, одевайте ботиночек. Как сапожки чинить будем?
— Хорошо бы поменять всю подкладку.
— Ну понятно, сапожки-то чужими были, а будут вашими. Что с подошвой?
— Хорошую ходкую надо.
— Рекомендую резинбай, но она дорогая.
— Сколько?
— С работой в пятьдесят пять бали выйдет.
Веллингтон сделал вид, что раздумывает, но потом кивнул:
— Годится. Пусть будет, как у Гринцоя…
— А кто это?
— Это разбойник такой под Габеркуном на дороге безобразничал. К вам в город не наведывался?
— Ой, господин хороший, да у нас этого добра и своего хватает. Вон, Ливер Пафнути — на доске розыска висит.
— На доске розыска?
— Ну да, прямо на выходе с рынка.
— Злодей?
— Не то слово! За худой кошелек на нож посадит! Изверг, каких мало. Ну все, господин хороший, мерки сняты — зайдите через два часа.
Выйдя из мастерской, Веллингтон направился к выходу с рынка и вскоре увидел расклеенные на заборе фотографии местных преступников, которых разыскивала полиция. Здесь была целая галерея из полусотни лиц, и пройдя вдоль них, Веллингтон уловил систему, по которой одевался местный криминалитет. Войлочная шляпа с обвислыми полями, шнурок с серебряной пряжкой на тулье, короткая куртка с кожаными вставками на плечах, короткие сапоги. В общем, ничего нового — все это ему рассказали еще на базе, где было достаточно необходимой информации, но некоторые детали оказались полезны.
После галереи Веллингтон отправился искать место для ночлега и остановил свой выбор на одной из небольших гостиниц. Он сразу оплатил номер, осмотрел его и приметил пару дыр в стене, куда было удобно прятать пистолет.
В положенный час Веллингтон вернулся в мастерскую и, получив сапоги, остался доволен работой мастера. Сапоги подошли сразу, как будто и прежде были им ношены, но чаевых Веллингтон не оставил, забрав с собой даже ставшие ненужными ботинки — ему следовало выглядеть бережливым, ведь он приносил на переделку обувь, купленную у старьевщика.
В новой обуви Веллингтон чувствовал себя значительно увереннее, ведь это были стопроцентно местные фасон и стиль. Можно одеться в местную одежду, успешно подделать речь, но стоит промахнуться с обувью — и вся остальная маскировка идет насмарку.
По дороге в гостиницу Веллингтон подобрал также и подходящую куртку, решив что вместо кожаных вставок на плечах сгодятся и замшевые, все же он не хотел выглядеть как криминальная личность, ему требовался только намек.
Пришлось купить и шнурок на тулью, и серебряную пуговицу вместо фигурной пряжки, полными знаниями о которых Веллингтон не располагал, однако форма пряжки наверняка играла большое значение.
У себя в номере Веллингтон примерил все обновки и, пройдясь вдоль засиженного мухами зеркала, остался доволен своим внешним видом. Недельная щетина придавала ему законченный образ.
Следующим пунктом программы было погружение в местную криминальную среду, но не особенно глубоко, а лишь с целью сбора первичной информации. И этого этапа Веллингтон ожидал с особым волнением, ведь ему предоставлялась совершенно законная возможность выпить.
Впрочем, он уже знал, что останется в пределах дозволенного.
Найти подходящий кабачок-гадюшник, где собирались грабители и воры средней руки, оказалось нетрудно, обычно они располагались на вспомогательных территориях возле больших торговых площадей, вокруг которых кормились.
Такой же гадюшник оказался в районе складов недалеко от площади. Он не имел вывески, но внутри был зал с двумя десятками столов, треть из которых оказались занятыми. Посетители пили, закусывали и вели свои застольные беседы, хвалясь богатой добычей или планируя очередной набег.
При появлении постороннего разговоры притихли и все повернулись в сторону Веллингтона.
Его внешний вид слегка смутил бандитов. Против случайного прохожего хватило бы и окрика, но тут кричать никто не решался, все только переглядывались и покачивали головами, кривя испещренные шрамами лица.
Одного взгляда Веллингтону было достаточно, чтобы обнаружить троих бледнолицых, значит, это не был чисто савоярский клуб и можно было действовать по плану.
Остановившись возле стойки, посетитель положил на нее руку и сказал:
— Полбутылки стерха и бутерброды с рыбой вон на тот столик в углу.
— А если нет? — дерзко спросил кабатчик, глядя на чужака.
— А если нет, я тебя в доски закатаю, — негромко произнес посетитель и направился к выбранному столику.
Веллингтон знал, что происходит за его спиной. Кабатчик обменялся взглядом или каким-то знаком с самым авторитетным из присутствовавших в зале бандитов, и тот сейчас подойдет познакомиться с чужаком, как правило — в самой категоричной манере.
От тела потом избавлялись просто — выносили на задний двор, а ночью вывозили за город.
