В кругу благодарных и, само собой, не совсем трезвых слушателей он нередко говаривал следующее: а кумиры-то с червоточинкой! Ну какой нормальный грек, пусть даже и античный, назовёт голубое Средиземное море «винопенным»? Для этого нужно сначала привести себя в соответствующее состояние, чтобы не только Зевс с Афиной привиделись, но и химеры верхом на горгонах прискакали.
А взять этого самого хвалёного Гашека! Разве типичный представитель чешского народа, известного своим трудолюбием, скаредностью и смирением, докатится до того, чтобы умереть прямо в кабаке? Не спорю, он оставил после себя замечательную книгу. Но полицейские протоколы, составленные на Гашека в последние годы жизни, объёмом превосходят все его литературные опусы. А это, согласитесь, кое-что значит.
Среди отечественных авторов Павианыч превыше всех ценил Александра Блока, чей подход к пьянству соединял русскую удаль и немецкую педантичность, Сергея Есенина, сказавшего о водке много прочувственных слов и, естественно, Венечку Ерофеева, с которым был знаком лично, что подтверждал малоразборчивый автограф последнего, оставленный на этикетке винной бутылки.
К другим знаменитым литературным алкоголикам – Шолохову, Фадееву – Павианыч относился с пренебрежением. «Эти пили не ради творческого процесса и не от безысходности, а со стыда, чтобы больную совесть заглушить», – говорил он.
Именно Павианыч, этот гуру сирых и убогих, должен был указать Ване наиболее перспективное направление поисков. Но сначала надо было найти его самого. Домом для Павианыча служил весь белый свет, а спальней – вся Москва и её окрестности.
Слегка загримированный и одетый в привычный для себя наряд современного гавроша – драные джинсы, поношенные кроссовки, «косуху» с чужого плеча – Ваня Коршун потолкался на Площади трёх вокзалов, посетил пару рынков, пользовавшихся у бродяг доброй славой, прокатился по кольцевой линии метро, вагоны которой служили бомжам чем-то вроде ночлежки, наведался в Сокольники, где «Свидетели Иеговы» раздавали всем желающим бесплатные гамбургеры с кока-колой, и вскорости выяснил, что Павианыч месяц назад переселился на Торбеевскую свалку, официально называвшуюся «полигоном для приёма и переработки твёрдых отходов».
Что его туда погнало, сказать было трудно, поскольку атмосфера свалки мало соответствовала тому образу жизни, которого в последнее время придерживался Павианыч. Это было одно из немногих мест, где имелась возможность без напряжения, а главное, без лишних формальностей срубить кое-какие деньги, а потому среди истинных бродяг отиралось немало барыг, лишь прикрывавшихся их честным именем. Короче, это был не скит и даже не монастырь, а некое торжище, влекущее к себе все человеческие пороки.
Впрочем, как уже успел убедиться Ваня, искать смысл в поступках Павианыча – то же самое, что с помощью карманного калькулятора вычислять дату грядущего Страшного суда.
Даже издали свалка напоминала поле недавно отгремевшей битвы. Там и сям к небу поднимались столбы дыма. Повсюду суетились оборванцы, весьма смахивающие на мародёров. Кучи мусора, значительную часть которых составляли изношенная обувь и старые автомобильные покрышки, походили одновременно на подбитую военную технику и на груды мёртвых тел. Общую скорбную картину довершали стаи воронья, искавшего здесь лёгкую поживу.
Где-то урчали бульдозеры, роющие всё новые и новые могильные рвы, а лязг пустой железной бочки, в которую стучал один из самозваных «бригадиров», созывавший своих подручных, заменял звон погребального колокола. Но сильнее всего действовал на психику запах разложения, витавший повсюду.
Ваня ещё даже не успел ступить на территорию свалки, как на него набросились местные огольцы, пытавшиеся если и не отогнать, то хотя бы припугнуть чужака. Полемизировать с ними он не стал, а подобрав с земли обрезок арматуры, преподал урок хороших манер, правда, воздержавшись от членовредительства.
Кое-кому из взрослых такая самодеятельность не понравилась, но Ваня процедил сквозь зубы: «Я к Пахому Вивиановичу по личному делу», – и этого оказалось достаточно, чтобы смирить всякие страсти.
Один из бродяг узнал гостя и с удивлением воскликнул:
– Да это же Ванька! Вот чудеса! Я его уже почти десять лет знаю, а он как был от горшка два вершка, так и остался.
– Кому Ванька, а кому и Иван Самсонович, – веско заметил гордый недомерок. – И знал ты, лапоть, не меня, а моего двоюродного братана, царство ему небесное.
– А что с ним случилось? – не отставал любопытный бродяга.
– Язык оторвали. Вместе с головой. Чтобы глупые вопросы впредь не задавал.
Свалка представляла своим обитателям не только работу, но и жильё. Те, кто считался здесь белой костью, квартировали в бытовках, имевших даже электричество. Чернь ютилась в землянках и брошенных автомобилях.
Павианыч, естественно, занимал самое лучшее помещение – стоящую чуть на отшибе сторожевую будку. Ходить в гости с пустыми руками тут не полагалось, и Ваня заранее запасся немудреными подарками – литровой бутылкой водки и потрёпанным двухтомником «Мир философии», изъятым из лап базарной торговки, которая использовала его листы для сворачивания кульков.
К вящей радости Вани, Павианыч был жив, относительно здоров и сравнительно трезв. Выглядел он примерно как бог Саваоф, каким его изображают досужие карикатуристы – лысый череп, седая борода лопатой, босые ступни, вместо приличной одежды какая-то несуразная хламида.
Впрочем, лик Павианыч имел вовсе не божественный, а скорее сатанинский – ехидные глазки, фиолетовый крючковатый нос, запавший рот, уши-обрубки. Зубы он потерял ещё на приисках Бодайбо, когда зимой сорок второго зэков косила цинга, а уши отморозил сравнительно недавно, рождественской ночью 80-го года, опрометчиво заснув на снегу.
В сторожке, несмотря на сравнительно тёплый день, топилась плита, сплошь заставленная разнообразными кастрюльками, мисками и банками, однако булькавшее в них варево распространяло отнюдь не кухонные ароматы, а какую-то едкую химическую вонь.
Схожим образом, наверное, пахло в лабораториях концерна «И.Г. Фарбениндустри», когда там создавали печально известный газ «Циклон».
Впрочем, вероятность каких-либо предосудительных замыслов полностью исключалась. Учитывая преклонный возраст Павианыча, можно было предположить, что он готовит зелье, возвращающее молодость и здоровье. Эту гипотезу косвенно подтверждало разнообразное химическое оборудование, загромождавшее колченогий стол, – реторты, колбы, пробирки, дистилляторы, горелки, аналитические весы. Имелся даже допотопный микроскоп.
