— И все же я поражаюсь, как ему удалось убить живоглота… Неужели его везение настолько велико, что…
— О да, — подхватил брат Гор. — Но он разрешил нашу проблему с кольцом договора!
— Тс-с, брат Гор. Работа уже началась!
— Я слышал, мэтр Ормазар…
— Тс-с, брат Гор! Тс-с!
— Но дело с наследником престола… Ужасная дискордия все-таки… И Кронгайм…
— Тс-с! Принцесса сама виновата!.. А все что случилось — нам на руку, помните об этом, брат Гор.
— О да, мэтр Финкель! Тс-с!
Кронгайм — средний брат принцессы. Пытается прикончить ее, чтобы заполучить власть. Рассуждая логически — престол тут передается старшему… или старшей. Гендерное, понимаете, равенство. Когда государь Мэйс исчез в Сумрачье, власть по праву перешла в руки Кеми Орнелы, младший брат не возражал, а Кронгайм — не смирился. И вот теперь… Мой нос чует крысу, как сказал бы чернокожий персонаж какого-нибудь американского боевика.
Вдалеке послышался странный треск, будто свора карликов рвала на мелкие клочки дорогие, шитые золотом ткани.
— Коу! Коу-коу-коу-у-у-у… — Вопли илота захлебнулись, стихли. Вместе с ними оборвался и треск. Слабый ветерок, очевидно, из общей вентиляции, принес тошнотворный запах паленины. Моя синестезия нарисовала картинку весьма скверного свойства: туго спеленатый илот на мраморном столе, по бокам от стола — шары размером с футбольный мяч… Ого, яркая картинка — вроде не было таких раньше. К синестезии подключились не только обоняние, но и слух, и осязание, и черт его знает какие еще чувства, может даже то, легендарное, шестое. Илот заверещал.
По моим плечам пробежали мурашки. Опыты… Маги ковена занимались опытами над живыми существами, уродами, монстрами — но живыми, более того — существа эти когда-то были людьми!
— Ага, — промолвил лениво мэтр Финкель, обмеряя левую голень равнинного, но, возможно и горного, бастарда. — Это то, что я думаю?
Брат Гор зевнул и сказал преувеличено спокойно:
— Безусловно. Мэтр Гористок начал производить опыты с применением к илотам сугубо небесного огня. Помните эти стеклянные шары, что мэтр Гористок выставлял в грозу на верхушки башни? Так вот, стол с илотом помещают между ними…
Треск. Илот зашелся в булькающих криках. Моя синестезия включилась на полную катушку. Мэтр Финкель был синюшным тощим пятном. Брат Гор — пятном обжигающе-красным, мелким, как черт самой младшей категории. Сердце в его груди было похоже на пульсирующий сгусток лавы.
— Всенепременно хотелось бы взглянуть! — сказал Финкель. — Жалко до слез, что он пускает в свою лабораторию одних только высших иерархов. Правду ли говорят, что ему удалось оживить отрезанную голову кревы? Что она теперь говорит и прорицает будущее?
— Это слухи, мэтр.
— Но до чего же странно… Мы слышали, будто он утверждает, что крева — это его бывшая сестра, обретавшаяся в Алистене. И что ему удалось уловить и спасти часть ее души. А говорит голова благодаря особым колебаниям воздуха — своего рода магии…
Треск. Вопли.
— Ничего не знаю, мэтр Гористок никому не показывает эту голову! Она в плетеной корзине у его ложа…
— Ага, то есть голова существует!
— Я видел только корзину, мэтр Финкель, и слышал доносящийся из нее голос!
— Ну да, ну да… А что же боевой кадавр мэтра Раузера?
— О, он великолепен, и мэтр Раузер вовсе не против, чтобы мы его осмотрели! Когда покончим с этим бастардом, направимся к нему…
— Прекрасно! Говорят, кадавр уже готов к намеченному делу?
— Вполне, мэтр Финкель, вполне…
Нехорошее предчувствие закопошилось в глубине моей души. Слова про намеченное дело несли в себе зловещий смысл. Я только не мог пока сообразить его суть. Что-то мой Джорек уловил в словах магов, что-то ну совсем хреновое, настолько хреновое, что не передать словами.
— Все кончится быстро, — сказал брат Гор, испустив затаенный вдох, и отступил за спину мэтра Финкеля.
— И удачно для нас, — добавил мэтр Финкель. — Наконец-то — свобода от воли правящего дома. Наши покровители будет счастливы! Не понимаю, правда, как именно Ормазар намерен разрешить проблему Сегретто… А ведь сказал, что уже почти разрешил!
Покровители! И Йорик говорил о них, выдав мне целую горсть названий спецслужб, не подберу другого слова. Кобальд, Свет, Алая Пасть… Попал ты, Тиха, меж жерновов местных чародейских силовиков… И при этом — ничего о них не знаешь. Хотя… спецслужбы всегда одинаковы. Подлость — их первое и единственное имя. Связался со спецслужбой — жди подстав и литров дерьма. Люди для них — всегда расходные пешки.
Ну и чародеи Кустола не отстают, что-то готовят, но, блин, что? И извините уж за блатной жаргон: под какими покровителями они ходят?
Брат Гор вынул длинный тонкий, прекрасно наточенный нож. Я вдохнул запах стали, нагревшейся о человеческое тело. Попытался вскриком предупредить Финкеля, но не сумел даже разжать губ, не говоря уже о том, чтобы замычать.
— Быстро… — повторил брат Гор, его душа сжалась в пылающий комок.
Он ударил мэтра Финкеля под лопатку.
Знал, куда бить. Пронзенное сердце мэтра Финкеля трепыхнулось и замерло.
— Тш-ш-ш… — произнес брат Гор, зажав рот мэтра рукавом. — Тш-ш-ш… Глазки закрой… Закрывай глазки… Умничка, умничка…
Илот мэтра Гористока снова завыл под треск сугубо небесного огня.
Убийца бережно опустил мертвеца на пол. Затем извлек орудие убийства. Что-то подсказало мне: дела брата Гора в этом каземате еще не закончены.
Чародей подошел к моему ложу.
— Свет передает тебе привет, Джорек. Я знаю, ты меня слышишь.
Я, черт возьми, слышал!
— Свет знает, для чего тебя хотят использовать иерархи ковена Измавера. Мы этого не допустим. Ошибки нужно исправлять. Спящий — да проснется!
В руках его была сталь. Стали я-Джорек не боялся, а брат Гор и Свет не ведали о том, как мне опасно серебро. Адепт Света перехватил нож обеими руками и с размаху всадил в мое сердце.
Боль была адской. Я выгнулся дугой, ощутив на губах рукав хламиды проклятого мага. Адреналин тут же влился в кровь, прогоняя оцепенение. Мышцы ожили. Я скатился с возвышения, подмяв под себя брата Гора. Убийца заверещал, отпихиваясь конечностями, вырвался и метнулся к двери.
— Surpriz… — прохрипел я, поднимаясь на ноги. Пробитое сердце судорожно дергалось в груди. Дышал я рывками, но — дышал.
Брат Гор пытался открыть засов, елозил пальцами… Все-таки открыл, но понял, что позади — смерть, и оглянулся с обреченным видом. Был он неимоверно тощим, на впалых щеках синела щетина.
