Правда, о рассуждениях этих никто не знал — рассуждать и сомневаться государь император мог позволить себе только в одиночестве. О его мыслях не догадывалась даже супруга, когда-то самый близкий Александру Александровичу человек. Впрочем, виделись они в последнее время редко, говорили при встречах все больше о безделицах: Лилия Афанасьевна была чрезвычайно увлечена благотворительностью и воспитанием внуков, а политикой — ни внешней, ни внутренней — не интересовалась уже давно, как раз с того времени, как по ее родной Украине прошла губительная Волна. Такая же волна, не менее разрушительная, прошла тогда же по их взаимоотношениям, и вместо дружбы и взаимопонимания в них воцарилась Великая сушь. К ней Александр Александрович тоже привык, нашлись в жизни дела и поважнее, но, если быть до конца откровенным, по жене все же скучал.
Он понимал, что одиночество — удел великих, но смириться с такой платой за власть не хотел. Хотя смог же в результате. В одиночестве тоже есть свои плюсы.
Вот только этот холод в спине, пускающий щупальца в само средостение…
Проще думать, что это возрастное…
Кукольников пересек зал, остановился и склонил голову в почтительном поклоне. Склонил, но ровно на столько, как это требовал протокол. Павел Андреевич был человеком гордым, лишенным раболепия и жадного подобострастия, которым отличались множество его коллег. Такого поведения в присутствии государя императора было достаточно, чтобы прослыть при дворе личностью героической.
Из-под черных, густых бровей, контрастирующих с седой шевелюрой, на Крутова глянули спокойные серые глаза: правый живой и блестящий, левый слегка замутненный. Кукольников страдал сахарным диабетом и с каждым годом видел хуже и хуже, благо что только на один глаз.
Генерал-лейтенант выпрямился, расправив плечи. В тишине чуть слышно звякнули ордена.
— Мое почтение, Ваше Императорское Величество! — произнес он.
— Здравствуйте, генерал!
Голос у Павла Андреевича был вовсе не командный. Тихий, с мягкими тонами, приятный и без металла. Таким голосом хорошо рассказывать сказки внукам (их у Бидструпа было три), беседовать о литературе или искусстве. Но впечатление, создаваемое бархатистой речью, было обманчиво. Кукольников был человеком жестким. Даже не так — жестоким. И биография у него была такая, что начни он рассказывать внукам не сказки, а истории о своей служивой жизни, мальчики могли бы вырасти заиками. Невеселый, в общем-то, человек был Павел Андреевич, совсем невеселый, но честный, профессиональный и беззаветно преданный, но не государю императору, а идее империи, за что и был ценим Крутовым чрезвычайно.
— Прошу прощения за то, что нарушил протокол, но поверьте, государь, ситуация не терпит промедления.
Крутов встал с неудобного, как походный стульчак, кресла и спустился вниз, к стоящему справа от подиума столу, делая приглашающий жест в сторону Кукольникова. Генерал последовал за ним.
— Просил бы у вас разрешения доложить наедине.
— Оставьте нас, — сказал Александр Александрович секретарям.
На секунду он задумался, а потом добавил:
— И запись отключите. Я позову, если понадобитесь.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — произнес Кукольников.
Секретари вышли в приемную, охрана исчезла за дверями.
— Брось, Паша, — сказал Крутов с облегчением. — Достало это все. Садись.
— Спасибо, Александр Александрович, — внешне Кукольников слегка «оттаял», но Крутов обратил внимание, что присесть Бидструп не торопился, соблюдая субординацию. — Я постараюсь много времени не занять…
— Сколько будет нужно, столько и займешь. Ночь уже. Мне особо торопиться некуда. Разве что спать. А какой у нас, стариков, сон…
Кукольников был на три года младше Крутова, но выглядел лет на десять старше. Александр Александрович явно кокетничал.
— Как я понимаю, случилось что-то серьезное. Иначе ты бы принял решение сам.
— Достаточно серьезное, Александр Александрович… И, хотя проблема больше по моему ведомству, я опасаюсь, что мне не хватит ни ресурсов, ни сил, чтобы ее решить.
— Ты меня пугаешь? Или интригуешь?
— Сложный вопрос…
Кукольников улыбнулся краем рта. И несколько вымученно, как заметил Крутов. В голове у государя императора зазвенели тревожные колокольца: прежние профессиональные навыки стремительно пробуждались от летаргического сна власти.
— Скорее уж, не это и не то, Александр Александрович. Испугать вас — себе дороже. Испуганным я вас не видел никогда, а вот вышедшим из себя доводилось! — сказал Бидструп, тщательно взвешивая слова. — Заинтриговать? Так особой интриги нету. Есть опасность, так о ней надо говорить без обиняков, и тогда, ежели даст Господь, ее удастся избежать…
— Ну? — спросил Крутов, чувствуя, что кожа на лбу начала собираться складками. — Что натворили, профессионалы?
Кукольников вздохнул и, похоже, мысленно перекрестился. Во всяком случае правая рука дернулась непроизвольно и тут же легла обратно, на край стола.
— Год назад я докладывал вам, что один из бывших отделов Конторы начал оперативную игру с неким Али-Бабой, террористом, связанным с экстремистскими арабскими организациями, номер три в розыскном листе ФБР на настоящий момент, номер два в листе Интерпола, номер четыре у нас, в ФСБ…
— Я помню, — сказал Крутов, вынимая из воспоминаний обрывки сведений, полученных год назад. — В общих чертах. Чечня, самолет в ОАЭ, потом рейс «Эль Аля». Да?
Знающий о том, что бывший шеф любит вникать в подробности, Кукольников протянул Крутову несколько листов с плотным, мелким текстом.
— Ах да… — протянул Александр Александрович, скользя глазами по тексту «в диагональ». — Да ну… Точно. Да.
Он поднял взгляд на Кукольникова, и это был уже не взгляд императора, это был взгляд руководителя одной из самых грозных спецслужб в мире — генерала Крутова: холодный, сосредоточенный и, мягко говоря, недружелюбный.
— Это понятно. Дальше.
— Тогда, когда я вам докладывал, его просто вели. До того, как он сунул нос в Чечню, у нас с ним были контакты. Он даже делал для нас кое-что. А после взрывов в Воронеже и Новороссийске мы полагали, что он уже здесь не появится. Но он появился. Вел себя прилично. Ни с кем из наших подопечных не общался. Я уж грешным делом думал, что он у нас отсиживается. Но ошибся. Его интересовал бериллий.
— Объясни.
— Принцип «грязной» бомбы, Александр Александрович. Обычная мощная бомба с начинкой из порошка бериллия в центре Москвы сделает ее нежилой на много лет. Нескольких килограммов хватит. Если совместить с ядерным зарядом — эффект во много раз сильнее. И смертоноснее. Если интересуют технические подробности, у меня есть пояснительная…
