– Но все же, объясните, почему из тысяч людей именно я? Человек, которого вы не знаете и к которому у вас должна быть, ну, антипатия, что ли?
Он сел и затушил остаток сигары.
– Я уже сказал, хочу уйти. И разбираюсь в людях. Может, я не специалист-психолог, для меня важнее то, что чувствую к человеку, как его оценивает моя интуиция, но делаю выводы я на основе ее. Никаких заумных тестов, они лишь отражение того, что настоящий специалист должен знать на подсознательном уровне. Понимаешь?
Я кивнул, вспоминая тестирование в корпусе. Там голая наука, слово «интуиция» расценивается как преступление.
– И вот однажды я услышал о тебе. Разумеется, это была беглая негативная информация. Кто-то дал моему сыну в морду на второй же день обучения в школе. Как я мог отнестись хорошо к такому человеку? Я ведь отец в первую очередь!
Я озадачил своих людей. Выяснилось удивительное, ты никто, и за тобой никто не стоит. Какая-то мутная история, что-то в семье у вас не чисто, насчет твоего отца, но это не то, что может защитить тебя, перейди ты мне дорогу.
Он сделал многозначительную паузу. Я понял его, все время обучения за мной наблюдали, и жизнь висела на волоске. Что ж, я подозревал нечто подобное.
– Но ты не переходил. Защищался, зная, что победить не можешь, но не ставя меня в положение, когда я не могу не вмешаться. Это заинтересовало. Человек, обладающий смелостью, способный бросить вызов превосходящему противнику, – редкость в наши дни. Я имею в виду не идиотов, бросающихся на амбразуры ради идеи, а именно рассудительных людей.
– Но я себя чувствую скорее идиотом, – хмыкнул я. Дон Виктор согласно кивнул:
– Отчасти это так. Любой, кто идет против системы и устоев, – идиот. Но все дело в том, что миром правят идиоты.
Он усмехнулся, довольный последней фразой.
– И ты, и я, и небезызвестный тебе дон Козлов – все мы идиоты, какими бы разными ни были. Мы подстраиваем мир под себя и, если получается, становимся в нем королями. Мы, кто может рисковать, кто отстаивает свое право на мнение и действие. Львиная доля идиотов гибнет, не без этого. Те, у кого нет тормозов, слишком прямолинеен или кому просто не повезло. Но некоторые достигают своего кресла и своего трона. И мне показалось, что ты сможешь стать одним из нас.
– Что у меня есть тормоза?
– Тормоза. Принципы. Воля. Ум. Вот, собственно, и все, что надо, чтобы править миром. Остальное, знания и выдержка, дело наживное.
– An nescis, mi fili, quantilla prudentia mundus regatur?[3] – процитировал я.
Дон Виктор согласно кивнул, из чего я сделал вывод, он знает латынь или конкретно этот афоризм, что подняло его в моих глазах. Непростой мужик!
– Я приказал Бенито не трогать тебя, не устраивать ничего серьезнее мордобоя и внимательно следил за развитием событий. И мне понравился их итог, несмотря на все свои ошибки, ты выстоял.
– А последний эпизод? После которого приехала королева?
Сеньор Кампос с сожалением вздохнул:
– Я не вездесущ и не могу следить за вами с Бенито круглые сутки. Он сын, а дети редко бывают послушными. Но он не убил бы тебя, если ты об этом, мой запрет в любом случае в силе и нерушим.
– Не убил бы. Просто сделал инвалидом! – ядовито выдавил я, но дона Виктора смутить этим было невозможно.
– Я бы дал денег на любую восстановительную операцию, даже самую дорогую. Столько денег, сколько потребуется. Врачи могут творить чудеса, если эти чудеса правильно оплачивать. А если что-то восстановить было бы нельзя… На все воля богов! – Он равнодушно пожал плечами.
Цинизм, холодный цинизм. И здоровый расчет. Да, Хуанито, все так, но чего ты хотел от хефе? Это криминал, жестокий мир, здесь нет места состраданию. Приглянулся, нужен, есть планы – отдам любые деньги, но реализую их. Получу то, что хочу, ничего личного. Не получилось, кого-то в процессе убили или сделали растением? Судьба, так тому и быть!
Мир первобытной дикости во всей своей наготе, мир волчьей стаи, коварной и несокрушимой, вечной, как само общество. Думай, Хуанито, хорошо думай, прежде чем принять решение!
– Я удовлетворил твое любопытство?
Я кивнул:
– Почти. А что насчет Катарины? Эпизода с ней? Не будет ли Бенито вставлять палки в колеса? Такое не забывается!
– Слово хефе – закон. Он понимает это. И, нарушив мое слово… В общем, он понимает это и забудет о Хуане Шимановском, учащемся сто второй группы школы имени генерала Хуареса. Для него будет существовать лишь Хуан, преемник дона Кампоса, а позже дон Хуан, хефе, хозяин четверти города. Если не больше, но «больше» будет зависеть от тебя, мой мальчик.
Он задумался.
– А вообще, мне в голову пришла интересная идея, у тебя ведь нет отца?
Это был не вопрос, а констатация. Я покраснел и непроизвольно сжал кулаки.
– Не пыхти, мне плевать на твое происхождение. Моя мать тоже была шлюхой, а еще алкоголичкой. Официально у тебя отца нет, как и любых документов, где он упоминается. Так?
Я кивнул, остывая. Он прав, только не в их мире. Это не семья Бэль и вообще не аристократия. Здесь это не важно.
– Да, сеньор, это так.
– Я могу усыновить тебя. Официально. Как родного сына. И никто не посмеет отрицать твои права, как Хуана Кампоса, родного сына и наследника Виктора Кампоса.
– Но вы не станете мне от этого родным отцом! И любой тест на ДНК…
– А кому он нужен? – Хефе рассмеялся.
Я замолчал на полуслове.
– По закону – сын, остальное лирика, которой интересуются лишь плаксивые женщины, читающие любовные романы и смотрящие мыльные сериалы. Ну, так как?
Мне стало жутко, похоже, игра зашла слишком далеко. Настолько, что перестала быть игрой. Одно мое слово, и я сын и наследник… Господи!
Меня накрыла ударная волна адреналина. Ощущение нереальности происходящего, какой-то шутки, фарса высших сил, несмотря на авторитет и ранг собеседника, все еще оставалось. Растекалось тонкой пленкой по границе сознания, не пускало жуткую реальность внутрь. До сего момента.
Теперь же пленка прорвалась, и я впал в состояние, именуемое в медицине «паникой». Меня затрясло, зубы звонко застучали чечетку, накатила тошнота. Спас дон Виктор, узревший мое состояние по лицу. Он быстро подошел к бару, спрятанному в сером шкафу, плеснул в стакан какую-то жидкость коричневого цвета и протянул мне, лаконично скомандовав:
– Пей!
Ослушаться я не посмел и тремя глотками осушил бурду до дна. Скривился.
Крепко. Горько. Противно. Закашлялся, давя в себе рвотный позыв. Ого!
Я превратился в огнедышащего дракона, рот и пищевод которого оказались в тисках тошнотворного пламени. Пришлось приложить все силы, чтобы подавить его.
– Полегчало? – спросил дон Виктор пару минут спустя.
