— Значит, вам просто было приказано в определенный момент отступить. Правильно я говорю?
Пинаар кивнул.
— Но вам не положено было говорить об этом мне, да? — спросил Мигер.
Пинаар еще раз кивнул.
— Значит, кто-то намеревался оставить меня там, чтобы прищучить имперцев, если эта штука не сработает, как вы думаете?
Пинаар кивнул в пятый раз, продолжая тащиться вперед. Он изо всех сил старался не обращать внимание на боль в ногах.
— Вы неплохо поработали. А я ожидал, что ваши — щенки разбегутся точно так же, как эти недоумки ковбои. Скажите, Хендрик, у вас жена есть?
— Нет.
— А была?
— Была.
— Подумать только. Хотя вообще-то это заметно. А дети есть?
— Дочь. Тоже была, — ответил Пинаар. У него перед глазами встала малышка дочь и жизнерадостная жена. А потом она заболела чумой, и у него осталась только дочь.
— А где она сейчас?
— В могиле. На Земле. У меня осталась внучка.
— Такая же упрямая, как вы?
Пинаар на мгновение задумался.
— Еще упрямее.
— Ладно, не буду больше совать нос в ваши дела. Вы хороший человек, Хендрик. Слишком хороший, чтобы так и оставаться ничтожным фермером.
Пинаар улыбнулся. Струйки дождя текли у него по лицу и забирались под воротник.
— Вы тоже слишком хороший человек, чтобы быть всего лишь ничтожным наемником. — Немного погодя он добавил: — Фермер из меня паршивый.
Когда окончательно стемнело и пришлось остановиться, их оставалось около пятидесяти человек. Из них примерно половину составляли ковбои Мигера, которым действительно больше некуда было идти.
Дэнни развязал ботинки и вылил из них воду.
— Господи Боже, наши расползлись по половине континента, — заявил он.
— Они вернутся, и тогда мы сможем сделать из них что-нибудь приличное. Может, у нас будет другая возможность, — задумчиво произнес Пинаар.
— Да они хоть знают, куда идти? Я вот не знаю! — возмутился Мигер.
— У нас есть друзья во всех селах, хотя они и были слишком заняты, чтобы выступить сегодня. Они наверняка им скажут, — ответил Пинаар. По его тону чувствовалось, как именно он относится к этим «друзьям». Они с Мигером переговаривались всю ночь напролет. — Я вам не говорил, Даниэл, что мы владели виноградниками? — начал Пинаар. — Неподалеку от Каапстада. Семья моей матери заложила их в 1770 году. После того как братья были убиты, виноградники должны были перейти ко мне, а потом к моей внучке. У меня была горсть земли оттуда, и я хотел отдать ее внучке, но они не позволили мне взять ее с собой. Я высыпал ее землю, и у меня ничего не осталось, но я все помню.
— Мы, ирландцы, еще хуже, Хендрик. Мы можем не помнить, что было на прошлой неделе, но до сих пор помним имена женщин, которых изнасиловали пуритане Кромвеля.
— Когда я услышал от своей внучки, что мы разрушаем этот мир и наше будущее, я сказал себе, что надо что-то делать. — Пинаар сильнее сцепил пальцы.
Мигер насмешливо посмотрел на Пинаара.
— Ну скажите мне, Хендрик, зачем вы влезли во все это? Ведь ясно же видно, что вы презираете этих людей.
— Даниэл, мы, африканеры, держимся вместе. В этом наша сила и наша слабость. К добру или к худу, но мы держимся вместе.
— Ах, друг мой Хендрик! Вы можете обманывать себя, но не меня. Вот сейчас мы идем, и вы утешаете себя мечтами, как и любой из них: «Один лишь Господь мой господин, и никто больше». Разве не так? — Он ненадолго умолк. — Вы скандалист по природе своей, друг мой Хендрик. Такой же, как и я, — признайтесь хоть теперь.
— Нет, вы ошибаетесь. Я скажу вам, почему я пошел на это. — Он достал вышитый носовой платок и вытер грязь с лица. — Я старый человек, Даниэл. Я помню, ради чего мы сражаемся. Я знаю, какую цену нам придется заплатить за победу или в случае поражения. В конце концов, это мой народ. А прочие? До тех пор, пока я им нужен, я не позволю им об этом забыть.
— Друг мой Хендрик, — задумчиво произнес Мигер, — при нашей профессии дожить до наших с вами лет — просто преступление.
В ночном Йоханнесбурге Ханна Брувер сидела в крошечной комнате в маленьком кресле и раскачивалась взад-вперед. Она ходила по городу и помогала, чем могла, пока убитые горем люди не прогнали ее прочь.
Санмартин тихо вошел в комнату и присел в другое кресло. Он позволил себе расслабиться и бессильно опустил голову на грудь. Во рту у него пересохло. За окном, с которого были сорваны клочья развешанных Кашей циновок, царила глухая ночь. Аванпосты занимали позиции. При свете луны был виден холм, перепаханный минометами четвертой роты.
Последние четыре часа Санмартин провел, разбираясь с делами, которые следовало решить после того, как умолкли автоматы. Где-то рядом горланили стрелки. Он был на грани полного изнеможения, но теперь уже было лучше дотянуть до утра, чем ложиться спать, — все равно бы не сомкнул глаза. Конечно, после такой драки нужно дня три приходить в себя, только где же их взять, эти три дня? Береговой присматривал за ним и в конце концов отобрал запасной магазин и отправил отдыхать.
Санмартин заметил на полу кусочки вазочки, которая разбилась, когда неподалеку принялись вести огонь минометы. Брувер посмотрела на него и заговорила, словно сама с собой.
— Мой дедушка, принимавший участие в Войнах, говорил, что, когда он был мальчиком, люди относились друг к другу с уважением. А потом оно исчезло, и он за всю свою жизнь так и не понял, как же это могло произойти. Получается, мы были не правы? Мы лишились земли, которая была нашей больше трех столетий, и мы же еще не правы?
Санмартин ничего не сказал, и она продолжила:
— А теперь мы потеряем и эту землю…
У Рауля не было слов для того, чтобы утешить ее. Он машинально потянул затвор, чтобы проверить, хорошо ли вычищено оружие. Ханна заметила это движение, и на душе у нее стало горько.
Рауль, как и его командир, был человеком сдержанным. Иногда даже чересчур сдержанным.
Около полуночи Солчава наконец-то извлекла пулю из груди Руди Шееля. Зубцы его энцефалограммы превратились в прямую линию. Ее ждали другие раненые, а Руди в помощи больше не нуждался — он был мертв.
Составили список выбывших из строя имперских частей. В конце красовалось: «Добровольцы с Бей-кер-стрит».
— De God onzer voorvaden heeft ons heden een schit-terende overwinning gegeven! Бог наших отцов даровал нам блестящую победу, — провозгласил Шееперс, но слова эти невольно прозвучали иронично.
Ликования у окружающих эти слова не вызвали.
— Вчера у нас было четыре пушки, тридцать шесть минометов, двадцать девять ракетных установок, двести двенадцать пулеметов и четырнадцать зениток. А сколько осталось к утру? Сколько еще подобных «побед» мы сможем выдержать? — прямолинейно поинтересовался банкир Клаассен.
