– И что, каждый день пешком? – допытываюсь я.
Егерь кивает. Паркер с Готом тянут головы, прислушиваясь к разговору. Напарник Гордона сидит, словно зеленая мусорная куча, невозмутимый, как мамонт в мерзлоте, только винтовочный ствол, обмотанный маскировочной ветошью, покачивается из стороны в сторону вместе с поворотом головы.
– Это ж сколько надо топать от лагеря…
– А у нас нет лагеря, – весело отвечает сержант.
– Как нет? Совсем?
– Совсем.
– Где же вы живете? Спите где?
– Как где? Тут. – Он кивает на деревья. – Вот он, наш лагерь. Наш дом.
– А как же припасы? Поддержка?
– Боеприпасы и соль нам на дороге оставляют, с очередной колонной, по случаю. Питаемся дичью да фруктами. А поддержка нам ни к чему вроде. Мы сами себе поддержка. Так, иногда попросим огонька на полянку.
Гота выталкивают из люка. Он пристраивается на броне поближе ко мне, а на его месте уже торчит Крамер. Всем интересно посмотреть на чудо-бойцов в грязных вонючих хламидах, в которых кишат насекомые. Я отхлебываю бренди, чтобы в башке как следует все уложилось. Протягиваю флягу гостю. Тот с удовольствием прикладывается.
– А что боец твой, не пьет?
– Ему нельзя. Он воин. Они вообще спиртного не пьют. Только дурь свою местную нюхают. Убойная штука. Понюхаешь – и километров тридцать бежишь, ног не чувствуя. Они тут все дыры знают. От них не спрятаться. Железные ребята, вот только с языком у них проблемы.
Проезжаем сгоревший остов инженерной машины. Кресты в этом месте расступаются, словно из уважения к железному гробу.
– Мина? – киваю я на кучу горелого железа.
– «Говорящие кресты». Инженеры решили без сопровождения проскочить. – В голосе Гордона слышится усмешка.
– Ну вы, бля, и беспредельщики…
Сержант пожимает плечами:
– Запретная зона… Порядок один для всех.
– Слушай, и что, никаких партизан тут нет? И не пытаются даже? Нас вот недавно под «Маракажу» так обложили – только держись.
– Почему нет? Есть. Были, – поправляется он. – Вон они. В основном.
Мы все молча смотрим на череду крестов. На бывших людей в мешках, которых заживо пожрали насекомые. Мимо плывут детские скелетики, объеденные муравьями дочиста. Скелетики аккуратно привязаны за руки. Никаких варварских гвоздей. Никакого членовредительства. Гот с ужасом смотрит на останки.
– Это же дети, епть! – наконец выдавливает он. – Ну вы и звери гребаные… Шпиены, мать вашу! Ублюдки! – Он с отвращением смотрит на Гордона.
Тот спокойно пожимает плечами:
– Был тут такой командир отряда наемников. Дисли Каррейро. Все пытался дорогу блокировать. Снабжали их хорошо. Тропы нам минировал. Людей в Ресифи воровал, заложников брал. И солдат тоже. Пытал их перед объективом. Тактику устрашения демонстрировал. Большой мастер был. Профессионал. Снайперов да разведчиков к нам слал. Никак успокоиться не мог. Уж мы их и так, и этак. Ну упорный, как танк. Это его дети. А вон та, около секвойи, – сестра младшая. Мы по одному их вывешивали. Их у него шестеро. Плюс жена и мать. Пришлось ребят из «Амстердама» попросить, аж из Санта-Бузиоса доставили. А вон там, за поворотом, отец его начальника штаба. Они тут все вперемежку с родственниками. На четвертом сыне сдался он. Ушел. И отряд свой увел.
Все молчат потрясенно. Рассказанное и увиденное не укладывается в башке. Бойня в Порту-дас-Кайшас и в Зеркальном после этого – шалости в песочнице. Делаю добрый глоток. Гота вот-вот заклинит. Протягиваю ему флягу: «Хлебни, отойдешь. Я сказал – хлебни, а не хлебай».
– А остальных… куда? – наконец спрашивает Гот.
– Куда, куда. Отвезли в район Ресифи и отпустили. На кой они нам? Мы же не варвары.
Что-то в железной логике Гордона не дает мне покоя. А, вот оно:
– Слушай, Сэм, а не боишься, что ваших тоже, того…
– Не-а. У нас нет семей.
– Что, вообще ни у кого?
– Вообще.
Дальше едем в молчании. Почти совсем стемнело. Кресты сливаются с окружающими деревьями, потом становятся все реже, пока наконец не исчезают совсем. То ли жерди в лесу кончились, то ли белые люди со временем перевелись.
– Командуй остановку, садж, – говорит Гордон. – Приехали. База через четыре километра. Спасибо за выпивку. Будешь в Коста-де-Сауипе – загляни в Кваналпо, тебе понравится. Бывай.
Он легко спрыгивает на землю. Волком бесшумно исчезает в темноте. Такблок тут же гасит зеленую метку. Все метки, кроме наших. Когда я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на его спутника, на броне пусто. Молчаливый индеец исчез, словно растворился в лесном воздухе.
– Мы тут все гребнемся, как эти егеря! – Гот никак не может успокоиться. – Это не солдаты – людоеды какие-то. Это ж надо – детей живьем на съедение… Суки…
Я забираю у него винтовку. Перехватываю управление его автодоктором. От ударной дозы Гота плющит так, что он вот-вот выше деревьев прыгнет. Он щурится на звезды, мотает головой, как жеребящийся олень, и, счастливо улыбаясь, повторяет:
– Нет, это ж надо – кресты! Обхохочешься… Приколисты, бля… Аллея призраков, на х… Сами как призраки… Муравьев – и в мешок! Ха-ха-ха! Нет, это ж надо – кресты…
– Крысы в бочке, – неожиданно говорит Паркер.
– Крысы?
– Очень давно на Флоте было много крыс. Целое бедствие. С ними так боролись – ловили кучу крыс и сажали в бочку без жратвы. Через какое-то время оставалась одна – крысоед. Ее выпускали обратно в трюм, и она жрала только себе подобных.
– Ну и что? – недоумеваю я.
– А то, что эти гребаные дикари – те же крысы. Егеря их как крыс на своих натаскали. Самое эффективное оружие. Лучше не придумаешь. Знают все дыры и всюду, где надо, пролезут. Твари дикие.
Он сплевывает за борт.
16
Ночью на базе, плутая по системе траншей, я пробрался до позиций роты «Кило». Нашел Шармилу. Наплевав на всех, мы уединились с ней в командирском отсеке ее коробочки. Второй взвод наполовину из женщин, авторитет О'Хара среди бойцов такой, что глотку за нее перегрызут, наверное, поэтому наше уединение демонстративно не заметили, хотя голову даю на отсечение, хоть кто-нибудь из ее жеребцов, да сделал в темноте похабный жест.
Сидим рядом, взявшись за руки. Просто сидим. Открыли забрала, отключили броню и улыбаемся, как дети. Большего не то что нельзя – просто я еще не настолько опустился. Стоит мне расстегнуть броню, и запах будет – никакие комары не сдюжат. Подозреваю, что, несмотря на всю ее чистоплотность и офицерский статус, у Шар те же проблемы. Какой уж тут, к чертям, секс, когда неделями спишь, не раздеваясь, и белье на тебе от постоянной сырости гниет. Сидя в грязной траншее, о женщине можно мечтать, представляя себя в чистеньком номерке после горячего душа или сауны. Но когда до дела доходит, а ты по-прежнему в грязи пополам с пиявками – нет уж, увольте.
