Олег в очередной раз ничего не понял, но расспрашивать не стал. Не то чтобы ему было совсем неинтересно, просто он был смущен, ведь, несмотря на обряд инициации, прошлая жизнь не была забыта. Получалось, что перестать быть воином Миусской Политии еще не значит почувствовать себя нуклеаром, хотя сегодня он чуть не погиб за новую родину. Конечно, Олег совсем не желал вернуться в Лакедемон, даже если бы ему были прощены все грехи, но и в Таганроге пока чувствовал себя чужим. Хорошо хоть, что там ждала Каур.
– Рано или поздно ты придешь к какому-нибудь выводу, – шаман резко дернул ломиком вверх, и вторая створка ворот соскочила с петель. – Сделаешь выбор и на время обретешь покой. Но только на время.
Олег поднял недоуменный взгляд на Заквасского, и тот, усмехнувшись, пояснил:
– Такова природа живых существ – они не могут обрести постоянный покой, ибо имеют желания. Но это слишком старая и слишком банальная сказка, которую нет смысла рассказывать. Идем, посмотрим, что там интересного обнаружил наш богоподобный вождь.
В подвал спускаться не пришлось. На полу комнаты и коридорчика стояли в ряд поцарапанные канистры, металлические баки, картонные коробки, упакованные от сырости в пластик, завязанные мешочки и даже небольшой деревянный бочонок.
– Ого, сколько добра! И что же за сокровища подарила нам пещера, вернее, подвал Аладдина? – ухмыльнулся шаман.
– Бензин, ацетон, дизтопливо, серная кислота, бертолетова соль, гидроперит и детонаторы, – деловито перечислил Кислов, тыкая пальцем то в одну, то в другую тару.
– А ты, друг Валера, – шаман попробовал на вес один из баков. – Настоящий маньяк, оказывается. Это ж надо такой арсенал в собственном подвале иметь… И как тебе тут спать не страшно было?
– Так, думаю, стеклянных бутылок найдем достаточно и в Запретной зоне, – вождь прямо светился от радости и никак не отреагировал на ехидную реплику. – А вот это самый большой сюрприз, – показал он на объемистый пакет черного цвета, перетянутый веревкой.
– Дай-ка угадаю, – Заквасский потер пальцем висок. – Здесь что-то вроде пластида.
– Именно.
– Слушай, – Ян подобрал сложенный вдвое листок, затесавшийся между двумя канистрами, и бегло прочитал его. – Ты ведь теракт собирался устроить, верно?
– Не успел, – Кислов помог вылезти из подвала Илье. – Война началась раньше.
Олег с любопытством заглянул через плечо Заквасского. Сверху на пожелтевшей бумаге было крупно выведено: «Сопротивляйся!», а под этим словом нарисованный человек в маске замахивался бутылкой, пытаясь попасть в надпись:
Товарищ, зря водку не пей!
Коль жизни своей не жалко,
Возьми лучше Молотова коктейль
И кинь в машину с мигалкой!
– Вот ты мне, Валера, скажи, – иронично хмыкнул шаман, – как террорист-бомбист-анархист умудрился встать во главе общины, чтобы строить новую иерархию? Это не противоречит твоим убеждениям?
– Ты отлично знаешь, – скривился Кислов. – У нас строится истинное общество равных без всяких иерархий, а потом, ты сам, Янчик, скажи, как обласканный публикой толерантный скрипач-ботаник превратился в юродивого оборванца и нищеброда, который стал главным колдуном нуклеаров? Причем, прошу заметить, нишу эту он занял добровольно.
– Ну, разве ты не понимаешь, что это две грани одного и того же умения слышать музыку сфер?
Вождь, решив, что сей бестолковый разговор может длиться до бесконечности, взял под мышку пакет с пластидом, а в руки канистру с серной кислотой и пошел на выход. За ним, нагрузившись, последовали остальные.
– Почему ворота до сих пор на месте? – Кислов сделал недовольную гримасу.
– Да никаких проблем, – шаман пнул один из щитов. Ворота, заскрежетав, накренились, а затем с грохотом рухнули, подняв клубы пыли.
– Когда ты устанешь от идиотских эффектов, скажи, – пробурчал вождь, направляясь к телеге.
Спустя полчаса все добытое в подвале было погружено на повозку, и, наскоро перекусив, отряд отправился в обратный путь. Телегу накрыли брезентом, а потом еще белой тканью, чтобы, как пояснил Кислов, защитить горючие вещества от нагревания солнечными лучами. Теперь Саша тщательно объезжал выбоины на дороге, а остальные шли пешком, каждую минуту ожидая нападения, но ни троллей, ни собак, ни стайных котов, да и никаких прочих тварей нуклеары по дороге в Запретную зону не встретили. Возможно, потому что их сопровождал Пегас, заставляя прятаться от греха подальше любую живность мельче себя.
Но как ни торопился вождь, как ни старался Саша подгонять флегматичного быка, телега ехала медленно, и вернуться в Таганрог до заката они не успели.
* * *
Дрожжин тянул до последнего, но когда стало ясно, что солнце скроется за горизонтом меньше, чем через час, он понял, что неприятные обязанности подготовки к Празднику Откровения придется брать ему. Обычно их вполне успешно делили между собой Кислов и Заквасский, но сейчас ни вождя, ни шамана в Запретной зоне не было, и когда они вернутся – одному лешему известно.
Несколько киндеровых деревьев, срубленные еще днем в Роще Бессущностного, заняли свое место для просушки в специальном сарае. Там уже многие годы хранился и обновлялся запас распиленных на чурбачки дров для приготовления жертвенного мяса. Еще к завтрашнему празднику наловили рыбы и приготовили тесто для выпекания ритуальных караваев. Тут вмешиваться не было необходимости, все прекрасно выполнялось и без надзора, однако самая важная, самая ответственная часть лежала теперь целиком на его плечах, и Леонид направился в Приморский парк, на северную окраину Запретной зоны, где находились коровники. В глубине души он продолжал надеяться, что экспедиция каким-то чудесным образом все же вернется до заката, что из-за ближайшего поворота покажется телега, но умом понимал, что такой удачи не дождаться. Поэтому с каждым шагом раздражение его усиливалось: дело было в том, что судья терпеть не мог убивать домашних животных, а именно это ему предстояло совершить. Заклание жертвенного бычка по установленной многолетней традиции должен был выполнить кто-то из трех руководителей общины.
Когда-то давно он вообще презирал всякое насилие, считая, это путами, кандалами, надругательством над личностью, и был уверен, что свобода выбора для любого человека превыше всего. Конечно, тут не было какой-то особенной наивности, такие взгляды – глупые с точки зрения сегодняшнего опыта – двадцать лет назад разжигали во многих сердцах пламя ложных надежд.
Но когда времена резко изменились, вместе с ними пришлось измениться и Лёне Дрожжину. От сопливого студента геолого-географического факультета, сочинявшего романтические стишки для своей девушки, рассуждавшего о всеобщем равенстве и счастье, не осталось следа. Пришло жесткое понимание, что большинству никакая свобода выбора не нужна; что люди только и ждут какой-нибудь лазейки, чтобы скатиться в бездну злобного эгоизма; что отсутствие принуждения будет воспринято как слабость, и, следовательно, достаточно суровые рамки необходимы.
