От вони закружилась голова. Игнат приоткрыл рот, пытаясь сделать вдох, наклонился над оврагом, и сухие пальцы мертвеца тут же сжали его запястье. Игнат услышал хруст и шорох — это внутри Званки ворочались и грызли плоть огромные жуки. Он зажмурился, пытаясь справиться с тошнотой, подошвы пимов поехали по склону оврага.
Тук-тук… тук-тук…
Застучали комья глины о каменистое дно.
Тук-тук… тук-тук…
Застучали колеса.
Игнат распахнул ресницы. По глазам саблей полоснул желтый свет фонарей, замельтешили вылетающие из-под колес шпалы. Игнат закачался, балансируя на краю вагона. Взмахнул руками — но не нашел опоры. Вместо этого кто-то рванул его назад — больно, едва не вывихнув плечо.
— Дурак! Куда собрался?
Парень повалился на пол, закашлялся, затрясся в ознобе. В открытом тамбуре гулял стылый ночной ветер, и проводник поспешил закрыть распахнутую настежь дверь.
— Как же не досмотрели, Петр Кондратьевич? — сдержанно пожурил Прохор Власович.
Проводник развел руками.
— Не ожидал, ей-богу! В последнюю минуту подоспел!
Игнат вытер лицо трясущейся рукой, ноздри еще щекотал гнилостный запах, а в ушах стоял шепот мертвой Званки. В подрагивающем электрическом свете фигура старика казалась сгорбленной и высохшей, точно мумия.
— И не скажешь, что лунатик, — нервно усмехнулся Прохор Власович, сверху вниз глядя на Игната. — Что ж ты, соколик, так на меня смотришь, будто мертвеца увидел?
Игнат привалился к стене, прикрыл усталые глаза, в которых все еще стоял образ пожираемой жуками Званки.
— Это черный вепрь, — тихо произнес себе под нос. — Все дело в нем. Тогда я еще не знал, но теперь понял…
Он прижал ладонь к груди и ощутил за подкладкой узелок с тайным эликсиром.
— Они первые предали Солонь, — горько сказал Игнат. — И дядька Касьян, и Егор, все… Отдали ее на растерзанье нави. И еще тогда решили, что первой отдадут Званку…
В красном углу, перед образами, тревожно потрескивала лучина. Догоревшие угли падали в чан с водой, и вздыхали, умирая. Их вздохам вторило мерное постукивание, но это было не постукивание маятника — неподвижно висел он под старинными часами, точно голая кость. Стрелки черными иглами прокалывали цифры шесть и девять — время, когда в оставленной избе окончательно замерла жизнь. А теперь хозяин вернулся, но не собирался запускать эту жизнь снова.
Сгорбленный и мрачный, сидел он напротив запыленного трюмо, и задумчиво вглядывался в свое отражение воспаленными глазами. Пальцы крепко сжимали стеклянную колбу и торцом тихонько постукивали о край стола — за этим сокровищем прошел Игнат от Солони до самых Шуранских земель. И не только прошел, а и назад вернулся, да по пути растерял и любовь, и дружбу, и веру в людей. Принес лишь несколько монет в кармане да смерть в склянке. Разлей ее неосторожно — весь мир запылает.
Вода в чане отражала и множила свет, и тени роились, разбегались по стенам, будто стайки жуков-мертвеглавцев. В подполе сновали мыши, а казалось — это на далеком Солоньском кладбище жуки шелестели щетинистыми лапками, разрывая гниющую плоть.
"Сколько лет прошло, — подумал Игнат. — Что осталось от Званки? Прах да кости".
Он кисло усмехнулся, в последний раз стукнул склянкой о стол и грузно поднялся. Мысли текли неохотно, вяло — было ли это последствием болезни или усталости, вечной спутницы Игната? Или сердце его, обратившееся в уголь, остыло окончательно? И не сжималось болезненно при мыслях о Званке, не грызла совесть за оставленного сиротой сына Эрнеста, и сказками казались откровения Прохора Власовича.
Не дрогнуло сердце, и когда Игнат вошел в родную хату — выстуженную и пустую, как его собственная душа.
— Верил я тебе, баба Стеша, — горько сказал Игнат. — А ты за свое благополучие чужой жизнью расплатилась. И другим эту науку передала. Другим — да и мне самому. Видно, нельзя у людей иначе. Хочешь спастись сам — топи другого.
Лучина подмигнула тускнеющим огоньком. Игнат подошел, рассеянно тронул светец, и замер, встретившись с печальным взглядом Спасителя.
"В сердце твоем яд, в деснице твоей огонь", — всплыли в памяти слова, услышанные в заброшенной ставкирке.
Игнат подобрался, ожидая, что икону снова перечеркнет зияющая трещина, и оттуда хлынет черная кровь. Но лик Господа оставался печален и светел. Без злобы смотрел он на Игната, проникновенно, как бы повторяя последние слова Прохора Власовича, сказанные на прощанье:
"По глазам вижу, все ты для себя решил".
— Решить не решил, — глухо отозвался Игнат. — А коль начал, так завершить надо.
И отвернул Спасителя к стене.
В тот же миг лучина мигнула и прогорела до конца. Последние угольки окунулись в воду, и дом окутало черной кисеею.
— Что ж, — хрипло вслух проговорил Игнат. — Видно, пришла пора выйти на бой со своими бесами.
Он на ощупь вернулся к столу, подобрал колбу и, сунув ее в карман, шагнул за порог.
Солонь встретила мертвенной тишиной.
Над крышами медленно курился дымок, окна сонно прикрывали тяжелые веки ставен. И ветер тихо-тихо шелестел в ветвях, словно вторя безмятежному дыханию спящих людей. В тепле и беспечности текли их дни. Малой кровью выторговали селяне еще пять лет счастья, а там — может, и пронесет. Может, кто-то, запустивший эксперимент, закроет его окончательно. И останется от нави то же, что осталось от их эмбрионов на заброшенной базе — горсть пепла да темные воспоминания.
Это если в недобрые руки не попадет мертвая вода. Без разницы, кому — лживым солоньским мужикам, нави или изгнанному из пекла черту. Стало быть, надо схоронить ее до поры, до времени. Только не в собственном доме — туда нечисть сунется в первую очередь. И не на кладбище, куда поначалу ноги сами понесли Игната — на могиле Званки хотел спрятать колбу, да только вовремя понял, что и это место не окажется для нави тайной. А если найдут, то выполнят ли обещанное? Известно — черти обманом славятся. Значит, чтобы шанса своего не упустить, надо самому на обман пойти.
Игнат сбавил шаг, а после и остановился в задумчивости.
Антрацитовая хмарь на востоке поблекла. Скоро придет рассвет, а с ним — выйдут кормить скотину солоньские хозяйки. Слухи они разносят, что дворовые собаки блох. И тогда вся деревня узнает о возвращении Игната. Да он и сам не станет прятаться — не для того вернулся. Вот только сокровище бы уберечь от завистливых глаз да жадных рук.
Из-за хат донесся тоскливый собачий вой. Игнат вздрогнул и обернулся, зашарил воспаленными глазами по темной улице.
