Из-за хат донесся тоскливый собачий вой. Игнат вздрогнул и обернулся, зашарил воспаленными глазами по темной улице.
"Нехорошо, — тревожно подумал он. — По усопшему плачет".
И хотел суеверно перекреститься. Но не сделал ничего, только крепче сжал рукою карман, в котором хранилась колба, да уставился на дом, где, в отличие от прочих, над трубой не вился дымок, и несло от жилища безлюдьем да заброшенностью.
Знакомым показалось крыльцо и пузатый фонарик, качающийся над дверью. Окна, некогда наполненные теплым золотистым светом, теперь были мертвы и пусты. В них, за потемневшими от пыли стеклами, едва различимыми силуэтами застыли высохшие цветы.
"Это же дом Марьяны", — понял Игнат.
И проняло холодком.
Как лунатик, шагнул к калитке — покосившаяся, снятая с петель, она нижним краем вмерзла в колею. Должно быть, мужики повредили, когда волокли отбивающуюся Марьяну к грузовику. И не нашелся плотник, умеющий починить калитку. И не нашелся хозяин, чтобы наполнить жизнью заброшенный дом.
Игнат протиснулся в образовавшуюся щель. Прогнулись и глухо заскрипели под его весом сбитые порожки лестницы. Так ли скрипели они, когда с теплым пирогом в руках шел он благодарить лекарницу?
Игнат замер, ожидая, что вот-вот распахнется дверь, и повеет на него сладостью свежеиспеченной сдобы, а лукавый голос скажет: "Что ж ты стоишь? Входи, Игнат, бабки Стеши внук…"
Пусть не будет ни метельной ночи, ни избушки лесной ведьмы, ни часов с гравировкой Эгерского королевства. Со временем затянется рана, уйдут дурные сны, и останется одна Марьяна. Строгая и ласковая, опровергающая все чудеса, потому что сама была чудом. Таким обычным, человеческим, настоящим. А надо ли другого? И обугленное, истосковавшееся сердце Игната трепыхнулось в ожидании…
Но чуда не случилось.
По-прежнему тянуло из-под двери затхлостью, по-прежнему клубилась тьма в глазницах окон. Деревенские жители не заколачивали их — никто не претендовал на пустующий дом, а воровать там было нечего. А если и было — давно на нужды расхватала местная голытьба.
Игнат отодвинул в сторону подпирающее полено, и дверь нехотя откинулась на ржавых петлях, а сквозняк пошел гулять по сеням, вздымая на половицах пыль. Игнат чиркнул спичкой и вошел в пустую избу. Под ногами хрустнуло. Подсветив спичкой, Игнат увидел черепки расколотого сервиза. В стороне валялся трехногий табурет. Подумалось:
"Наверное, Марьяна чаевничала, когда ее скрутили мужики".
Парень стиснул зубы, почувствовав, как заходили желваки и под ребрами заворочался темный сгусток ненависти. Спичка прогорела и обожгла пальцы. Игнат чертыхнулся, выбросил огарок и зажег новую.
В комнате тоже был беспорядок: среди валяющихся на полу вещей лежали книги по медицине. Шкаф, где Марьяна хранила лекарства, оказался открытым, и на полках поблескивали осколки стекла. Искали здесь что-то? Или крушили все, что попадется под руку в слепой жажде разрушения?
Снова чиркнул спичкой. Носком пимы пошевелил осколки, отодвинул одну из упавших диванных подушек. Под ней валялась скомканная вышивка. Трепещущий огонек высветил лазоревые перья и белое лицо с черными дырами глаз.
"Хочешь, подарю?" — будто наяву пронесся в воздухе Марьянин шепот.
Игнат вздрогнул и выронил спичку. Оранжево подмигнул огонек, и вышивка затлела по краю.
"Не спалить бы хату!" — испугался парень.
Он хотел было затоптать огонек, но передумал.
"Марьяна же старалась…" — промелькнула мысль.
Поэтому Игнат рывком поднял вышивку и, послюнив пальцы, прижал тлеющую канву. Грудь птицы колыхнулась, словно от глубокого вздоха. Крылья дрогнули: вот сейчас взмахнет ими — и польется из-под правого крыла вода живая, а из-под левого — вода мертвая. Но не та, перламутровая, что нес Игнат в склянке, а черная и пузырящаяся, как кровь умирающего Эрнеста.
— Долго ты тайну хранила, — сказал Игнат птице. — Побереги же еще немного.
Он вынул из кармана колбу, и, не глядя, завернул в вышивку. На ощупь двинулся к дивану, отодвинул оставшиеся подушки и сунул колбу между сиденьем и спинкой. Что-то подсказывало Игнату, что в пустующий дом не сунется ни навь, ни люди.
Вздохнув и в последний раз чиркнув спичкой, Игнат шагнул к выходу. На пороге остановился и через плечо бросил последний взгляд на царящий в избе беспорядок. Между лопатками, по иссеченной шрамами коже, растекся холод.
— Прости меня, Марьяна, — виновато прошептал он.
Загасил спичку и вышел в утреннюю стынь. В спину ему все несся тоскливый собачий плач.
Первой Игната увидела его соседка Рада.
Она вышла во двор с тазом в руках и направилась к развешенному по веревкам белью, но замерла, побелев, как одна из подмерзших за ночь наволочек. Подбородок Рады затрясся, а глаза стали совсем пустыми и напомнили Игнату безжизненный взгляд нави.
Он глянул на нее исподлобья, крякнул и опустил топор. Лезвие расщепило полено надвое и с хрустом вошло в колоду. Следом раздался глухой стук — это жестяной таз для белья выпал из рук и стукнулся о присыпанную гравием дорожку. Прикрыв ладонью рот, Рада начала отступать медленно, не сводя с Игната испуганных глаз — так отступают от внезапно встретившегося в лесу хищника.
"Я и есть хищник, — подумал про себя Игнат. — Пришел день гнева моего, и кто может устоять?"
Он усмехнулся про себя и наклонился подобрать наколотые для растопки чурочки. Воспользовавшись моментом, тетка Рада метнулась в избу. Лязгнул, захлопываясь, железный засов. Колыхнулась на окне полинявшая занавеска — хозяева поспешно закрывали двери и окна от непрошенного гостя. Так, наверное, пять лет назад закрывались они от нави, да только не убереглись.
Не уберегутся и теперь.
Пригревшись у затопленной печи, Игнат уснул и проспал несколько часов. Приснилась ему почему-то не Званка, а Марьяна — но не та, что уезжала, зареванная, в далекую Новую Плиску, и не та, что явилась ему из болот, скрученная из коряг и глины. Это была та Марьяна, которая впервые встретила Игната на пороге ее дома — строгая, немного насмешливая. Она теребила черную косу и улыбалась загадочно, словно ей были изначально известны все тайны, за которыми гонялся Игнат и ради которых оставил ее.
"Прости", — хотел было сказать он.
Но губы будто приросли друг к другу, слова жгли горло и не находили выхода. Игнат пробовал пошевелиться — мышцы окостенели, как у мертвеца. Сделав над собой усилие, он рванулся и проснулся. Сердце отстукивало рваный ритм, в легких саднило. Игнат поднялся с кровати, пошаркал к рукомойнику, зачерпнул в горсти стоялой воды — от нее шел запах ржавчины и затхлости, но Игнат не побрезговал, окунул в ладони лицо и сразу полегчало. Он по привычке хотел пощупать узелок с заветной колбой, но вспомнил, что спрятал ее в пустующем доме лекарницы.
