Наконец отсмеявшийся первым Орсия объяснил:
— Конечно мы знаем, что они умные и хитрые, бестии. Если бы ни это, мы бы их давно приструнили. Но почему на них нельзя охотиться? Почему нас должно заботить, что там они хотят? Они же не люди!
Тут и добрийцы дружно закивали головами. А Валуй, дотянувшись, хлопнул Максима по плечу:
— Парень, чего ты этих тварей защищать взялся? Я же их видел — страшилища, ни чуть на людей не походят. Ещё хуже, чем коротышки.
А Лестовиц улыбнулся и подытожил, заканчивая разговор:
— Не удивляйся, княжич. Этот юноша странный, всё время ищет себе друзей среди нелюдей. Даже моя дочь не смогла его от этой глупости вылечить.
Орсия снова посмотрел на Максима, совсем уж не по-доброму. Затем перевёл взгляд на Огницу. Да как мерзко, точно ощупывал её всю с ног до головы. И Максим вдруг подумал, что облегающий комбинезон повторяет чуть ли не каждый изгиб тела девушки. Раньше он не обращал на это внимания, так как на Земле подобная одежда была в порядке вещей. Но что себе нафантазирует этот дикарь?
Дорога до Брехи-Урии заняла полный добрийский день. Дошли бы быстрее, но женщины с малышнёй сильно замедляли движение. Многие из них оказались непривычными к лесным переходам, да и здешний лес мало походил на добрийский: густой, тёмный, пропитанный незнакомыми запахами, с топкими, никогда не просыхающими низинами и неожиданными каменистыми кручами. И живности в этом лесу почти не встречалось, так что к городу путники подошли не только уставшими, но и голодными.
Название города не случайно включало в себя название всего мира. Урия было именем его правителя, отца Орсии, потому оно означало ни много, ни мало, как: «часть Брехи, принадлежащая Урии». Такая расшифровка Максима покоробила. Город походил на небольшую крепость. Трёхметровый забор из толстенных тёсаных брёвен. За забором — такие же сложенные на совесть башни. За башнями — ещё один забор. Вернее, не забор, а стена громадного павильона, внутри которого и располагались собственно хижинки горожан. Сверху город был защищён так же надёжно, как и по периметру, ни одному летуну не прорваться. Хотя… если вранам известно о зажигательных смесях, то долго этой крепости не простоять.
Вновь прибывших разместили прямо под навесом, лишь князю, его дочери и Максиму отвели «апартаменты» в одной из башен — каждому отдельную комнату. Комнатки были маленькие, но вполне благоустроенные. Кровати и сундуки для одежды там, во всяком случае, имелись. И окно, крохотное, больше походящее на бойницу. За окном лежала широкая полоса чёрной выжженной земли, обрамляющая город, и от этого ощущение крепости, стоящей посреди вражеской территории, только усиливалось.
И порядки в Брехе были суровые, дисциплина — воинской, если не похлеще. Максим ощутил это «на собственной шкуре»: едва массивные, обшитые кованым железом ворота захлопнулись за спинами пришельцев, старший из стражников шагнул к ним, ткнул пальцем в серебристые комбинезоны: «Это носить не разрешается!» Максим попытался бы оспорить подобное самоуправство. Но князь Лестовиц хотел подружиться с местным правителем. Он надавил на дочь, Огница подчинилась, и ничего не оставалось, как последовать её примеру: снять серый комбинезон, а взамен нацепить тряпку, в точности такую, как носили аборигены. И чувствовал он себя в этом одеянии ещё неуютней, чем в вирийской юбке.
Бреха-Урия Максиму не понравилась с первого дня. С первого часа, с первой минуты! Ему не нравилось деревянное «небо» над головой, вечный сумрак, теснота и духота её улочек, смрад сотен человеческих тел, запертых в её стенах. Ему не нравились люди, живущие здесь. Крикливые, надменные, пытающиеся безо всякого на то основания свысока смотреть на светлокожих пришельцев, и одновременно трусливые и завистливые. А уж как ему не нравился Орсия!
Молодой «княжич» не прихвастнул, его отец и впрямь устроил пиршество в честь гостей. Правда, не сразу, а на третий день — дал им возможность как следует отдохнуть, освоиться на новом месте, привыкнуть. Как будто можно привыкнуть жить в громадном хлеву! Да и угощение на этом пиру, — по меркам прежней Добрии, — было скудным и однообразным. Жители Брехи не знали земледелия и рыбной ловли, а в окрестных лесах не росло ничего съедобного для человеческого желудка. Гостей угощали жареным мясом, тушёным мясом, мясным бульоном, рубленым мясом, отбивными из мяса. И конечно же на столе было коронное блюдо — печёные летуньи яйца.
— Очень вкусно! Угощайтесь, господин! — одна из девушек, прислуживавших на пиру, попробовала положить это Максиму на тарелку.
Едва он понял, что именно так смачно чавкают аборигены, как ему сделалось нехорошо. И не исключено ведь, что и к остальным блюдам сородичи Ссса имеют самое непосредственное отношение. Как, спрашивается, можно есть тех, с кем несколько дней назад разговаривал?! Не то, что проглотить хоть кусочек, но и сидеть за этим столом Максим не мог. Молча поднялся и пошёл к двери. Его никто не останавливал, только Огница попыталась окликнуть, но он не оглянулся.
Зато у себя в каморке он дал волю чувствам. О, он высказал всё, что думал, — сундуку и стенам, сколоченным из толстых, сучковатых досок. Да как так можно: убивать и есть разумных существ?! Здесь выродки живут, а не люди! Положим Ссса ему никто. А если бы этот мир не вранам принадлежал, а, скажем, коротышкам? Гуню тоже могли бы на котлеты пустить? И Шура? Запросто, они ведь не люди! Нелюди. А с нелюдями можно делать всё, что угодно.
Злости хватило не на долго. А потом Максим сообразил вдруг — да, так и получается: можно и убивать, и есть. На Земле люди охотились на всё, что могло стать дичью, просто других разумных существ там никогда не было. А если бы были, остановило бы это охотников? Вряд ли. Например, возможно, что у дельфинов есть зачатки разума. Тем не менее, в той же «цивилизованной» Японии на них до сих пор продолжают охотиться. Э, да что там дельфины! Бывало, люди и друг на друга охотились.
И когда Максим дошёл до этого — такого тривиального! — открытия в своих умопостроениях, злость ушла окончательно, уступила место досаде. Кажется, он совершил большую глупость, сбежав из трапезной. И как её поправить, и можно ли поправить — непонятно. Остаётся упасть на топчан, отвернуться к стене, и снова злиться — уже на себя.
Прошло часа три, прежде чем о нём вспомнили.
— Макс, ты тут? — Огница заглянула в щёлку, и убедившись, что он на месте, юркнула внутрь. Затворила за собой дверь. — Зачем ты ушёл с пира?
Он только плечами пожал. Когда уходил, у него бы нашлось немало слов для объяснения своего поступка. Но теперь понятно, что объяснения эти никуда не годятся.
