— Добрый день, юффрау Брувер, — поздоровался он, вставая и пожимая ей руку.
Брувер, запинаясь, пробормотала что-то в ответ и села. Мягкие карие глаза Верещагина внимательно изучали ее. Кожа у женщины была очень светлая, а такую стройную фигуру редко встретишь среди африканеров. Верещагин заметил и свежий синяк, очень маленький, в нескольких сантиметрах ниже локтя.
Настала пора заговорить.
— Выражаю самые искренние соболезнования в связи с кончиной вашего сводного брата. Наверное, ему было не так уж много лет.
Женщина недоуменно уставилась на него. Поколебавшись еще несколько мгновений, она пробормотала слова благодарности.
— Прошу, не надо меня благодарить. Мне слишком мало известно о ваших истинных чувствах, чтобы я мог искренне сопереживать или жалеть вас, — и, достаточно высоко оценивая ваш ум, не буду делать вид, что это не так. И все же, когда я срубаю дерево, то всегда возношу молитву за духа, которого при этом уничтожаю. Точно так же я поступаю и в отношении людей.
Он помолчал, выжидая, не выплеснутся ли за стену отчужденности какие-либо потаенные мысли, потом заговорил снова:
— Расскажите мне о себе.
— О чем бы вам хотелось узнать? — с вызовом спросила она.
— О ваших надеждах, страхах, мечтах. Я хочу знать все, что вы посчитаете нужным сообщить. Мне надобно понять вас как личность.
Она сидела не шелохнувшись, с прямой спиной, сложив руки на коленях, словно растерянная школьница.
— А на что мне надеяться? — с горечью спросила она. — Что до моих страхов, то их слишком много и они слишком глубоки. А мечты мои разбились в прах.
— А как же Йоханнесбург? — мягко спросил Верещагин.
— Я смотрела в окно, когда начался обстрел. Кат-рина уговаривала меня спрятаться, но я осталась у окна, чтобы видеть все. Я была так беспомощна, так зла. А потом я вышла на улицу. Это вы хотели от меня услышать? Cicatrix manet.
— Я хотел услышать от вас только то, что вы сами хотите сказать, — полагаю, это вы понимаете. — Потом помолчал и прибавил, давая понять, что понял латинское изречение: — Время лечит любые шрамы — или, по крайней мере, мы делаем вид, что это так. Кстати, похоже, вы достаточно долго пробыли в обществе Рауля.
— Я сама изучала латынь. Потому что он так любит этот язык. — И Брувер вдруг рассмеялась коротким нервным смехом, задетая за живое и этим воспоминанием, и странными манерами Верещагина, и вообще столь неожиданным возвращением к нормальной жизни. Потом поспешно прибавила: — Я никак не могу успокоиться.
Верещагин одарил ее удивленным взором исподлобья, но тут расслышал шаги на лестнице.
— Трудно заподозрить Рауля в неискренности, не правда ли?.Прошу прошения, отвлечемся на секунду. Входите, Тимо.
Женщина, вздрогнув, обернулась к дверям. Хярконнен широко распахнул дверь и почти бесшумно вкатил складной столик. На нем красовалась круглая тарелочка хрустящих овощных хлопьев и чайник.
От чая Брувер отказалась. Верещагин налил себе чашечку и поставил чайник на место. У них уже вошло в традицию в неполевых условиях после чьей-то гибели пользоваться не квадратными тарелками, а круглыми.
— Вы знакомы с Тимо? Юффрау Брувер, разрешите представить вам. старшего сержанта связи Хяр-коннена. Тимо, как по-вашему, Рауль говорит на латыни?
— Нет, не говорит, — равнодушно ответил Хярконнен.
— Но он всегда… — начала было Брувер.
— Я знаю, что он заучил три-четыре сотни латинских фраз, но это вовсе не означает, что он владеет языком.
Брувер выглядела куда более изумленной, чем Тихару Ёсида, когда тот увидал первый разорвавшийся снаряд.
— Мне говорили, что в одиннадцатом ударном батальоне большое значение придается «римской дисциплине и самурайской доблести». Даже младшие офицеры открывали штабные совещания уместными по случаю цитатами. У Рауля вошло в привычку демонстрировать свою эрудицию и по другим поводам, — извиняющимся тоном пояснил Верещагин.
— На Ашкрофте этому не придавали значения. Ведь с камнями беседовать на иностранных языках вовсе ни к чему, — прибавил Хярконнен.
Брувер на мгновение прижала ладонь ко лбу.
— Думаю, мне все же не худо бы выучить латынь. Хярконнен поглядел на нее мрачно и, прежде чем выйти, слегка поклонился Верещагину.
Верещагин проследил направление взгляда Брувер, провожавшего Тимо до дверей.
— У Тимо в привычке быстро составлять мнение о людях, хотя в этом он весьма осмотрителен. А теперь вернемся к нашему взаимному допросу.
— Попытаюсь ответить — если смогу.
— Что ж, этого довольно. Итак, как считаете, вы небезразличны Раулю?
Женщина ответила не сразу.
Думаю, небезразлична, — призналась она. — Но я не уверена.
— В этом никто никогда не уверен. Достаточно и того, что вы так думаете. Кстати, и я того же мнения.
— Но вот проявляется это у него как-то странно, — с горечью вздохнула она.
— Я ему об этом пока не говорил, так что, вполне возможно, он ничего еще и сам не знает. У него и без того есть о чем подумать. Мы, как вы уже наверняка заметили, на пороге войны.
— А разве то, что происходит, еще не война?
— Нет, юффрау Брувер, это не война. Нынешняя нестабильная ситуация отличается от настоящей войны примерно так же, как рай от ада. Покуда африканеры не взяли в руки оружия и я не сказал: «Fiat justutia, ruai саеШт» — «да свершится правосудие, пусть даже небо упадет на землю», — война еще не началась. — Помолчав, Верещагин смягчил тон. — Согласен, создается впечатление, что небо уже валится на нас. Вы, бургомистр Бейерс и кое-кто еще стоите перед разверзшейся пропастью, края которой неумолимо расходятся. И все же, даже если война начнется на следующей неделе, было бы опрометчиво утверждать, что она уже идет. Терпеть не могу неточностей.
— Я вас не понимаю. Так вы говорите, что войны нет? — Брувер явно растерялась.
Очевидно было, что причудливая манера собеседника выражать мысли сбила ее с толку.
Верещагин же спокойно поглаживал пальцами трубку.
— Позвольте уточнить. Ситуация крайне нестабильна. В течение каких-нибудь нескольких дней, если никто им не помешает, фанатики, которые разожгли этот бесплодный конфликт, окончательно потеряют выдержку. И тем не менее на данный исторический момент африканеры как нация еще не сделали выбора. Я убежден, что вы, работая с Симадзу, поняли, сколь ничтожной поддержкой пользуются фанатики на данный момент. Брувер несколько минут молчала.
— Вы хотите сказать, что войны может и не быть? — очень серьезно спросила она.
