– От десятого холо, – вежливо осадил его шофер.
Мы не торопились останавливать машину, нам хотелось подольше поглазеть на здешние красоты и ощутить в полной мере, что этот мир теперь наш по праву. И что люди, которые небрежно прогуливались по идеально чистым тротуарам, отныне ровня нам.
И тут мне стало нехорошо. Даже мурашки по коже побежали. Впору было решить, что я тихо рехнулся.
Я вцепился в плечо водителя и выдавил:
– Эй, остановись! Стой, говорю тебе!
– Ты что? – удивился Щербатин. – Укачало?
Я молча показал за окно.
– О-о... – тихо проронил Щербатин.
Машина остановилась. Мы вышли и оказались перед зданием, более всего напоминающим облезлый районный кинотеатр. К стене была прислонена афиша, и на ней черным по белому значилось: «Ромео и Джульетта».
– Это для четвертого холо! – крикнул нам водитель. – Давайте найдем что-нибудь получше.
Мы не ответили, поглощенные созерцанием афиши – этой нереальной весточки из далекого полузабытого мира. Водитель подождал немного и укатил.
– А собственно, чему удивляться, – промолвил Щербатин. – Душещипательная история про любовь с убийствами. Простой народ хавает такое, независимо от национальности и вероисповедания.
– Откуда оно тут взялось?
– Мало ли... Кто-нибудь прихватил с собой книжечку. Или просто в памяти сохранил. Искусство не знает границ и расстояний, тебе ли это объяснять?
– Там что-то еще внизу написано. Давай подойдем.
Мы выяснили, что «Ромео и Джульетта» – вовсе не пьеса, не драма, не трагедия, а «музыкально-спортивный турнир». За семью Капулетти выступает «Бронебойная Команда Безжалостных Человеко-Монстров» под общим названием «Ревущие мозоли». Монтекки представляют в свою очередь «Вулканические мутанты» – «титановые скелеты, разрыватели кишок, вскормленные пеплом крематория» и так далее. В роли Ромео – «Чемпион тридцати миров, Человек-отбивная, Пожиратель булыжников, Большая челюсть, Заводная мясорубка».
– Как бы там ни было, – сказал Щербатин, – а мы обязаны на это посмотреть.
– Естественно. Заодно узнаем, какое холо было у Ромео.
На входе у нас вежливо проверили социальные номера, после чего впустили в низкий сумрачный зал, похожий на студенческую аудиторию. На сцене вовсю шло представление, слышались кровожадные вопли и удары. Зрителей оказалось немного, такие заведения наполнялись лишь под вечер.
Мы начали вникать в сюжет, однако так и не поняли, на какой акт успели. Местные драматурги предельно упростили чередование событий в пьесе. «Актеры», как правило, обменивались двумя-тремя репликами, после чего с рычанием бросались друг на друга, и начиналась кошмарная массовая драка с ревом, хрустом суставов и стуком затылков об пол. И все это под устрашающую музыку.
Зрелище оказалось однообразным и скучным. Мы вытерпели до эпизода, в котором кто-то таскал Джульетту за волосы по полу и бил ногами в живот. Потом мы ушли, даже не дождавшись официанта с лоточками и бутылочками. И только на улице поняли, что израсходовали сегодняшнее право на посещение досуговых центров.
– Вот бы где тебя пристроить поэтом, Беня, – сказал Щербатин. – Думаю, ты в любом случае придумаешь диалоги не хуже. А я бы стал твоим импресарио.
Нам осталось лишь прогуливаться по улицам и глазеть по сторонам. Впрочем, здесь было интересней, чем на кровавых подмостках. Я между делом поглядывал на афиши: не попадется ли «Ревизор», или «Три сестры», или что-нибудь в том же духе. Любопытно было бы посмотреть, как полуобнаженный Чацкий одним ударом выбивает мозги Молчалину.
Мы прошли по улице, свернули на другую, побродили по площади, окруженной красивыми зданиями, похожими на маленькие замки, взяли по веселящей бутылочке в автомате. Щербатин все еще пытался сделать вид, что наслаждается жизнью аристократа. Но обоим нам уже было ясно – никакие мы не аристократы. А прогулки по богатым районам и дармовая выпивка недолго будут заменять нам счастье. Рано или поздно захочется нового, а все новое может дать только более высокое холо.
На одной из улочек мы вдруг наткнулись на неожиданную сцену: двое крепких молодцев в униформе выставляли из дверей какого-то заведения старика – на вид очень почтенного и хорошо одетого. Они действовали решительно, хотя и аккуратно. Даже подняли старика, когда тот упал. Но он снова упал, как мне показалось, нарочно.
Мы помогли ему встать на ноги, отряхнули одежду.
– Спасибо, молодые люди, – сдержанно поблагодарил он. И, протянув руку к моей бутылочке, попросил: – Вы позволите?
Мне не жаль было пойла, но я вдруг подумал, что этот старик – плебей, который переоделся в чужие одежды и ищет незаслуженных наслаждений в богатом районе. Однако я ошибся.
– Не прошел нумер-контроль, – пояснил он. – Я могу посещать только три заведения в день и все три уже посетил. Пошел по рассеянности в четвертое, и не пустили. Могли бы и пустить, залы почти пустые... – Он внимательно поглядел на нас и удивленно шевельнул бровями. – Вы братья?
– Двоюродные, – кивнул я. Мне уже надоело каждому объяснять.
Впрочем, зла и раздражения во мне не было. Наоборот, оба мы были рады, что начали знакомиться с избранным обществом. Щербатин – тот вообще ел старика глазами, очевидно, увидев в нем важную шишку.
Не прошло и трех минут, а мы уже степенно прогуливались и беседовали, как добрые приятели, солидные и знающие свою цену люди. Дед и в самом деле оказался непростой. Он сказал, что у него восьмое холо, и представился как Эрил-Дарх. Но настоящее потрясение мы испытали, когда новый знакомый назвал свою профессию.
– Я служу в канцелярии Единого Общего Божества, – сказал он и любезно улыбнулся.
Мы переглянулись, но эмоций ничем не выдали – не подобает солидным людям.
– И чем вы там занимаетесь? – с достоинством поинтересовался Щербатин.
– Координирую взаимодействие со службой социального надзора.
– О-о! – Щербатин сделал уважительное выражение на лице. – Должно быть, ответственное дело?
– Да уж, с соцнадзором лучше не шутить. Сами знаете...
Мы, конечно, ничего такого не знали. А знать хотелось. Поэтому я решил наплевать на свой имидж и достоинство и открытым текстом расспросить Эрил-Дарха, что к чему.
– Мы только недавно прибыли из очень далеких мест, – сказал я, – и почти ничего не знаем ни о канцелярии, ни об Общем Божестве...
– Не имеет значения, откуда вы прибыли. Божество везде одинаковое – недаром оно зовется Общим. Разве в тех местах вы не видели изображения воздающей руки?
– Нет, – с сожалением покачал головой я.
– Я видел, – сказал Щербатин. – Но думал, что это ящик для сбора пожертвований, и не заинтересовался.
