Выбрав удачный момент, я ткнул острый длинный осколок ему прямо в глаз. Попал с первого раза, хоть бил просто наудачу.
Зэк коротко верескнул, подорвался. Сантиметра три инородного тела вошли в череп. Если ему от этого будет легче, у меня тоже кадык встал на место не сразу, поэтому и дышать на полные легкие я начал с опозданием. Впрочем, на общем положении дел ни это временное неудобство, ни боль в ране не сыгрались. Я воспрянул как тот игрушечный футболист на пружине в настольной игре далеких советских детей.
Одноглазый крутнулся было на месте, должно быть, выход искал. Но сделал лишний поворот и вместо выхода повернулся на меня. Мне ничего не стоило вогнать другой кусок стекла ему в шею. Сбоку, как желобок в мартовскую березу.
Матюгнулся, на колени рухнул, затряс растопыренной ладонью у осколка, будто боясь к нему прикоснуться.
— С-сучара! — прошипел.
— Да ну брось.
Ногой я прочно загоняю торчащий кусок внутрь. От удара зэк сваливается на бок, в лошадином галопе стучит ботинками по полу, обеими руками пытается нащупать край стекла. Влажный хрип лишь отдаленно напоминает знакомые слова.
Даром. Не старайся. Крикнуть ты уже не сможешь.
Я оставляю его в операционной, закрыв за собой дверь. А сам пулей в конец коридора.
Да только… Где же вы, пацаны? Вспомнился приглушенный оклик Бакуна: «Салман!» Вспомнилась возня, скрип петель. Топот…
Лужи крови на затертом линолеуме, валяющиеся на полу трупы зэков — у одного ступня с определенной ритмикой пошаркивает по полу — и двух воняющих застоенным болотом баб…
Пусто. За дверь, на ступени — никого.
Пригнувшись, возвращаюсь через тоннель. Ема, от беглецов и след простыл. В темноте не разобрать даже, в какую сторону ушли. Кинули.
Твою мать… Твою мать! Твою мать!!!
28 октября 2015 г., 02.40
2 года 4 месяца после эвакуации
Сколько у меня оставалось времени? Как долго мне оставалось жить? Когда осы обнаружат, что в их гнезде затерялся чужой? Да уже, Салман, уже. Слышишь там, сверху, шухер? Скоро завертится шар голубой. Удачи, браток.
Удачи.
На первом этаже горит керосиновая «летучая мышь». Слабенько пыхтит оранжевый фитилек. Жлобский светильник едва освещает Г-образную площадку с затертыми линиями на бетонном полу. Металлическая дверь в небольшом коридорчике справа заперта, за ручку дернул — глухо. Наверное, с той стороны захлопнули. Или вообще не открывали? Может, каким другим маршрутом ушли? Метнулся налево — решетка, наружный замок висит, громадный, увесистый. Точно не сюда повел Сусанин беглецов.
Оставалось еще заглянуть за угол — вдруг там счастье? Но сверху грямзнули сталью, и я застыл. Кто-то спехом вышел из лазарета, на ступенях остановился. Тишина. Увидел еще одного дружка со свернутой шеей, наверняка пульс проверяет. Сюрприи-и-из!
— Твари… — донеслось оттуда. Негромко, но подавленно как-то, будто единого кормильца машина сбила.
Он там один, и это уже неплохо. Вона как ритмично застучал в дверь «зверинца», наученный.
— Какого хера там? Открой кто!
В другую сторону метнулся. Задолбил ногами по железу.
— Слышь, э! «Догаря» увели! Открывай, Бирнач, трезвей, сука!
О-о, блин. Сейчас тут, чую, начнется. Бежать бы за угол посмотреть, может, как раз открыто? Я только сдвинулся с места, как лошачок застучал копытцами вниз, прямиком ко мне. Бежать тут нет смысла, это тебе не поля кукурузные, не приначишься. Да и у этого, может, ствол имеется?
Провертев заржавелое колесико, я перекрыл светильнику дыхание. Надо отметить, он вообще слабо выполнял свою функцию, но без него стало еще хуже. Словно накрыл кто гигантским ведром, как мышь в хлеву. Лунного света сквозь единственное здесь замызганное, запыленное, да к тому же забранное решетками окно проникало не больше, чем сквозь грязную мешковину. Впрочем, прыгнул я в последний вагон — еще потоптался бы секунду, он непременно бы меня заметил. А так эффект внезапности сыграл против него. Правда, он мог оттуда орать начать, охрану по тревоге поднимать. Спалит меня тогда вообще, считай, за бесцень. Так что тут надо быстренько, чтоб не выкупил раньше времени.
Я нарочито громко дергаю решетку, так чтоб она издала свой фирменный хлипающий звук, и высовываюсь на ступени. Изображаю потревоженного лентяя.
— Шо тут за дела? — сонным голосом спрашиваю у застывшего в промежутке лестничного пролета бойца. — И хто лампу погасил? Сквозят тут, заняться больше не хер чем. Искра йе?
— Жига имеется. — Голос этот сыпкий, хриплый теперь я узнал. В моей голове сразу же завертелись катушки памяти, отматывая тот момент, когда я впервые его услышал. — А ты там хто такой, чой-то пения не узнаю? И шо на погребах мутил?
Во, блин. Так тут погреб? Чуйка, чуйка, не молчи. Что отвечать? А он напрягся, по карманам зашуршал. Зажигалку ищет? Или ствол? Если первое, то все равно вряд ли для того, чтоб дать мне подкурить. Сейчас подожжет, хана, Салман.
— Мутил, ля. Лучше раздупли шо за движуха, Шпыра? — в последний миг вспомнив, от кого совсем недавно слышал этот хриплый голос, я подымаюсь по ступеням. То, что я знаю его погоняло, парня успокаивает. Но то, что он не узнает меня, все еще держит его в натянутом, предбросковом оцепенении.
— Да шо-шо, «псята», по ходу, на лыжне! Жмуров вона полный лазарет! А хрен кого тут добудишься!
Я приблизился на расстояние, достаточное чтобы дотянуться до его вытянутой руки. Что в ней, пистолет или зажигалка? Нащупал. Зажигалка.
— Попал ты, Шпыра.
Хватаю его за рукав на запястье и делаю резкий рывок вниз. Попутно локоть правой руки адресую ему в голову. Он выкрикивает что-то от неожиданности, теряет равновесие. Дважды ударяю его, навалившегося на меня, по печени, бью «мартенсом» с металлическим носком ему по ногам ниже коленной чашечки. Зажигалка полетела, кувыркаясь, вниз. Не пальцем деланный Шпыра одной рукой сумел поймать меня за шиворот, а другой даже намерился расшибить кулаком мне лицо. Как-то там меня назвал. Бесполезно, зэчек, я сейчас не чувствую боли и явно не подвержен ранимости от сквернословия.
Четкий удар в подбородок и очередной тычок по колену, наконец, вынуждают зэка отпрянуть от меня и, согнувшись, повалиться на колени. Не давая ему возможности дотянуться до ствола или что у него там еще, этой же ногой адресую удар по ребрам сбоку. Он падает лицом вниз, на ступени.
Как же пакостно, что нет ничего под руками-то, а!
Упав, Шпыра сразу же принимает упор лежа, чтобы встать. Оглянулся, блеснул белыми зубами. Правым «мартенсом» я подбиваю ему одну руку и наваливаюсь сверху.
