Выслушав их, я задумался. Что же теперь делать? Где Аленушка и Марков? Если они убили его, то почему забрали тело с собой? Трупы охранников они бы еще могли увезти, но Егора бросили бы здесь. Возможно, он ранен… А Сеня? Неужели вновь предал нас?
– Теперь остается только ждать утра, – произнес я. Потом рассказал им, что произошло в доме Мендлева и по пути назад, когда убили Григория. Милена лишь выругалась, да так, что я ничего подобного от нее не слышал, а Маша закрыла лицо ладонями и заплакала.
– Боже мой… – повторяла она только два слова. И в них было столько отчаяния и боли, что любое утешение оказалось бы напрасным. Мы подождали, пока она выплачется.
– Как им пользоваться? – спросила Милена, взяв в руки один из автоматов. Я ответил, что лучше ей подойдет пистолет, поскольку второй автомат я отнесу завтра Ермольнику. И показал, как снимать с предохранителя.
– Мне все равно необходимо с ним связаться, – добавил я, – а вам сейчас лучше вернуться вниз, в подвал.
– Мы всегда успеем это сделать, – возразила Милена.
Я не стал спорить. Я понимал, что необходимо выспаться, потому что завтра, очевидно, предстоит решающий бой, но сон не шел ни к кому из нас. Так, почти не разговаривая, мы просидели до утра. А когда кровавый рассвет начал вползать в окна, мы услышали шаги возле калитки. Я выглянул во двор и узнал Ермольника. Голова его была перевязана марлей, на которой проступало кровавое пятно, с плеча свисала охотничья тулка.
Кивнув мне, он уселся рядышком на крыльцо. Закурил папиросу, с наслаждением выпустив густой дым.
– Жарко было? – спросил я.
– А тут, у вас?
Я рассказал, что произошло, добавив, что двое охранников остались на улице, неподалеку от дома Мендлева. И здесь Марков наверняка подстрелил штуки три, не меньше.
– Это хорошо, – усмехнулся он, подсчитывая что-то. – Значит, их осталось не больше семи-восьми уродов. Не считая самого Намцевича и Монка. И еще кое-кого.
– Кого вы имеете в виду?
– Не знаю толком, могу только догадываться, но этот человек живет в особняке. Помнишь, когда мы пришли туда ночью? Я столкнулся с ним в одной из комнат, в подвале. И успел разглядеть его, прежде чем он запер перед моим носом дверь. Знаешь, на кого он был похож?
– Тоже догадываюсь. Потому что и я один раз видел его мельком. На меня.
– Правильно. Я даже подумал, что это ты и есть. У тебя нет близнеца-брата? Он выглядел, как твой двойник.
Я отрицательно покачал головой.
– Ладно, оставим пока это. Сейчас надо решить, когда брать особняк Намцевича. У него находится много заложников.
– Может быть, и Аленушка, – напомнил ему я. – И Марков. Если он еще жив.
– Тогда подождем до вечера. А вам всем лучше перебраться к нам, в кузницу.
– Нет, – ответил я. – Останемся здесь. Я не верю, что Марков у них. Он вернется. Захватите с собой один из автоматов.
Я смотрел, как он шел обратно к калитке, и не чувствовал в себе никакой усталости. Только готовность к борьбе.
До двух часов дня мы пребывали в напряжении, а во всем поселке стояла гнетущая тишина. Даже собаки не лаяли, словно чувствуя, что любой шум может взорвать хрупкое перемирие. Но невидимое противостояние продолжалось. Складывалось впечатление, что весь поселок полностью вымер. Но это было не так. В каждом доме возле затворенных дверей и окон измученные и доведенные до предела люди ждали чего-то, какого-то исхода, определенности, которая положит конец их напряженному состоянию. Большинству из них было неважно, что случится с ними в дальнейшем, кто и куда поведет их, обманет или нет. И даже возможная смерть не так пугала их, как это раскачивание на маятнике – от света к тьме, от любви к ненависти и обратно. Они лишь хотели, чтобы маятник этот кто-то остановил, в любой точке, и покорно приняли бы свою судьбу.
Я сидел на крыльце, положив автомат на колени, и всматривался в пустынную улицу. Мне казалось, что именно сегодня должно все и закончиться. Сколько уже находился в поселке? Недели две? Я потерял счет времени, потому что оно сконцентрировалось для меня в густой снежный ком, летящий с горы. За эти дни я будто прожил всю жизнь, от начала и до конца. И смог бы я теперь, вернувшись в Москву, продолжать играть свою роль? Конечно нет. Мост между мной сегодняшним и прошлым был разрушен.
Вздрогнув, я передернул затвор автомата – к моей калитке приближался Клемент Морисович Кох, ведя за руку мальчика лет семи. Я узнал в нем отпрыска Намцевича. Интересное явление, подумал я. Впустив их во двор, я поинтересовался, что все это означает.
– Прежде всего, отведите Максима в дом, – сказал учитель.
Позвав Милену, я перепоручил ей это бледное, анемичное дитя, напоминавшее куклу.
– Сегодня утром я был в особняке, – продолжил Клемент Морисович. – У меня есть для вас кое-какие новости. Алена, дочь отца Владимира, находится там. И ваш друг Марков – тоже. Он серьезно ранен.
– Так я и знал!
– Вот поэтому я и привел к вам Максима. Хотя это было не так-то просто. Но мне удалось обмануть охранника, который сопровождал нас на прогулке… Бедняга, наверное, ему сейчас приходится не сладко.
– Зачем вы это сделали?
– А как иначе вы вернете Аленушку и вашего друга? Только обменяв их на сына Намцевича.
Разумно. Я молча согласился и пожал его руку, понимая, каких трудов ему стоило преодолеть свои мучительные колебания и нарушить нейтралитет.
– Но вам теперь нельзя покидать мой дом. Вас за это просто убьют, если встретят.
– Да, я знаю. Но выбор сделан.
– Тогда оставайтесь. Вы умеете стрелять из пистолета или автомата?
– После института я прослужил год в армии. Хотя и на бумажной работе в штабе.
– Ну, на курок нажимать несложно.
Я повел его в дом и объяснил, что надо делать в случае нападения. Потом попрощался с Миленой, взял у нее белый платок и, безоружный, отправился к особняку Намцевича. По дороге я подобрал какую-то длинную палку, привязал к ней свой белый «флаг» и в таком парламентерском виде шествовал мимо домов с затворенными ставнями. Но я чувствовал, что жители поселка следят за мной сквозь щели. У дома Горемыжного меня окликнул сам поселковый староста. Опасливо оглядываясь, он подбежал к калитке.
– Вы с ума сошли, – зашептал он. – Вас там убьют… Берите свою жену и перебирайтесь ко мне. Я вас спрячу в подполе. Авось перебьемся…
– Нет, Илья Ильич, поздно прятаться. Надо сор выметать. Видите, как все повернулось?
Горемыжный виновато пожал плечами.
– Прямо чума какая-то свалилась, – сказал он. – Что же теперь будет?
– Не знаю. Только отсиживаться нельзя.
– Вы считаете, что я в чем-то виноват?
