− Что скажешь? — опять прицепился Богуш. Не к кому ему цепляться. Сынов бог дал… хорошие парни, но домашние. Принеси-подай. Ни подраться, ни поеб…ся талантов нету. Мамку больше слушали, чем его. Богуш помянул покойную жену. Добром помянул. Достойная женщина. Многое вынесла, во многом ему помогла, многое ему простила. На последние редкие жены способные. Она смогла. Простить.
− Ничего не скажу, − жевал Варуша хлеб с колбасой. − Жру пока. А вот поем тогда…
− Тогда двигая челюстями…, − поторопил его Богуш. Если людей не подгонять и не напоминать с чьей руки едят и пьют, жди худого. Не помнят людишки добра. Не помнят. Взять того же Варушу. Давно ли поднялся, а уже на равных беседует, мнение свое имеет. И не боится с этим мнением наперед лезть.
− А ты не торопи. И сам не торопись. Отдыхай. Побегаем еще.
− Не накаркай.
− Каркай не каркай, а как говорил Паха…. Водился у меня знакомец, Пахой кликали. Так он и говорил, шкурой чувствую.
− И где он, знакомец?
− Досталось ему крепко. В Речном. Слыхал? Фермеры его поднимали. Раз не объявился…. А парняга — золото. Уж он точно бы придумал способ из дерьма выбраться.
− Что же не уберегся раз такой умный?
− Уберегся? Ты тасмана видел?
− Ну, видел.
− Ну, видел, это ты у бабы дырку. А тасман это тасман. В ножи взял.
− Тасмана?
− Его самого. Так что чую. Потому, если успею, то часок храпану. Есть у меня одна мыслишка.
− Какая это?
− А такая. Раньше утра говорить о ней, смысла не вижу.
Мыслишка у Варуши правильная. Баб и детишек на лошадок посадить, сопровождение выделить и вперед. Сомнение только, поддержат ли.
Пожрав, Варуша завалился спать. В пол уха слушая ночь. Кто-то чистил оружие. Кто-то бродил от костра к костру. Фыркали тревожно лошади. Ни как не могли угомониться дети. Под кем-то душевно охали.
«Нервничает народишко,» − думалось Варуше в дреме.
Пальба началась внезапно. То в россыпь, то дружно. Оно собственно так и происходит. Никто целься! пли! не орет. Слева пулемет перекрывал вой атаки. Бухнула граната. Лагерь загомонил, засуетился.
− Поспишь тут с вами, сволотой, − живо поднялся Варуша.
Приминая траву, из темноты к свету костров неслись белоглазые, рядом с ними мелькали силуэты поменьше − гоминиды и хапы, некоторые и вовсе стелились очень низко — не разобрать кто. Опытный глаз Варуши приметил тасманов. Псов не много, три − четыре. Редкая тварь. Но живучая…
Зверь с наскока, всей грудью ударил в повозку, развали борт, изодрал в хлам тент. Стрелков что в повозке сидели выгнал и положил ударами смертоносных когтей, последнему выдрал бок с куском ребер. На одиночные попадания не реагиовал, от очереди высоко подпрыгнул, низко приземлившись на лапы, поскакал мячиком гуще схваток.
− И как Паха такого прибрал? — спросил Варуша, засаживая три по одному из ОВЛ[24]. Штука хорошая. Бьет любо дорого за два километра, жаль одиночными.
Первый достался белоглазому что подавил пулеметное гнездо. Люди там живы и потому быстро восстановили плотность огня. Вторую вкатил хапа прыгнувшего на бог весть откуда взявшегося пацаненка с отцовской м16. Третья досталась тасману. В нос. Всю морду разворотила.
Вскоре пришлось поменять винтовку на более производительный калаш. Гоминида он успел снять в прыжке. Изрешетил от головы до паха. От его сородича увернулся. Падая, двумя короткими кучно, влупил в открытую пасть. На ходу сколотив группу из шести-семи человек, Варуша метался из края в край неширокого фронта. Люди отступали. И наверное бы бросили позиции, если было куда бежать. А так, припертые к скале бились… пытались биться.
Из ночного боя много не упомнишь. Света мало, суматохи много. Стрельба, выкрики. Мертвые враги, мертвые свои. Шагнешь в сторону, и накроет тьмой, как из памяти вычеркнет.
Атаку отбили. Народу полегло предостаточно. В большой плюс можно засчитать еще одного тасмана. Попала шальная пуля в бидон с пирогелем, окатило зверюгу и сгорел заживо, не успев добежать до первого рубежа. Но вот те, что успели дел натворили. От них, пожалуй, больше всего и досталось.
− Ранены? — тронул за Варуша плечо поникшего Богуша. «Амператор» нервно тянул папиросу.
− Никки… младший…
Варуша даже не пошел глядеть на мертвого. Тасман раненых не оставляет. Исключения единичны. Никки, пятнадцати летнему подростку, не повезло. Он не из их числа.
− Сочувствую.
− Ни хуя ты не сочувствуешь! — отшвырнул окурок Богуш и тут же засмолил второй.
− Тогда понимаю вашу скорбь.
− Ни хуя ты не понимаешь! — сдерживая кашель заводился «амператор». − Можешь сказать, кого ты потерял, чтобы сочувствовать. Папашу? Ты его сам застрелил. Мать?
Варуша мотнул головой.
− Её и не помню. Но судя по тому, что на родителя я нисколько не похож, женщина была исключительно самостоятельная.
− Тогда кого? — сорвался на крик Богуш.
«Проорется, соображать начнет», − спокоен Варуша.
Гусятнику ли щадить страдающего отца? Профессия такая. Привыкаешь терять. Наверное, потому ни с чем и не с кем серьезно не связываешься. Все временно. И чувства, и дружба, и жизнь.
− Шлюшку одну.
− Шлюшку? — не понял Богуш. Как можно сравнивать гибель его сына со смертью какой-то шлюхи. Да их в городе пятьсот на тысячу. Каждая вторая подрабатывает передком.
− Именно. Рожать от меня вздумала.
− И что? Родила?
− Не смогла. Пришлось пристрелить.
− У тебя какой другой рецепт есть? — горько вздохнул Богуш. − Кроме как пристрелить.
− Есть. Но он не такой действенный, − осклабился Варуша.
Про шлюху не врал. Правда, пристрелил по другой причине. И лучше про то не вспоминать…
− С первой волной справились. Отстоим вторую, считай живы. Кто останутся. — рассуждал Варуша отвлечь Богуша. − Они придут. Темнота их союзник.
Херовый из Варуши прогнозист. Была и вторая и третья атаки. Гусятник повидал немало схваток, и с людьми и нелюдьми. Именно опыт подсказывал нелогичность действий врага. Там где оставалось дожать совсем чуть-чуть, отступали. Где сопротивление держалось уверенно, усиливали нажим. Словно не видели обходных путей, маневра, перспектив. За дураков их считать не следовало. Тогда чего они добивались? Чего хотели?
«Был бы Головач…, «− пожалел Варуша об отсутствии боевого командира.
Инспектируя позиции, он все больше убеждался в обоснованности своих подозрений. Было над чем поломать голову, над чем подумать. Времени только не было.
− Богуш! Там это…, − прилетел из ночи посыльный.
«Коппель?» − Варуша сразу не признал бывшего соратника. Крепко же его…
