Курмис явно имел указание не только следить за размещением поступавших ценностей. До нас с Хорстом быстро дошли сведения, что вновь прибывшая группа негласным порядком активно пытается наладить сбор сведений о положении дел под Куполом и о настроениях жителей «Новой Швабии». Поэтому я очень тревожился за Магдалену. Узнав о наличии парочки офицеров-техников в составе команды Курмиса, я уже не исключал возможности организации прослушивания помещений.
Магдалена обиженно вырвалась из моих объятий, но умолкла. На следующий день, во время прогулки вдоль берега Черного Зеркала, она сообщила о двух тоннах золотых коронок, прибывших из Германии и отправленных в подземелья уже почти готового хранилища.
— Нет сомнений в том, что стало с бывшими владельцами этих коронок, — сказала она, кутаясь в платок и стараясь не смотреть в мою сторону.
— Красная Армия наступает, вермахт сдает позиции. Судя по потоку ящиков и контейнеров, в исходе войны уже не уверены даже в руководстве рейха. Начинают прятать все ценное, причем подальше от территории Германии. Когда мы достигнем Альдебарана, все это потеряет смысл. — Я наподдал мысом сапога небольшой камень. Плюхнувшись в озеро, он заставил воду расходиться кругами все дальше и дальше по ровной глади озера. Магдалена долго смотрела на круги, а потом молча пошла вперед. Я направился вслед за ней и про себя подумал: «Завтра же напомню Хорсту, что Магдалена уже утверждена в составе экспедиции как медик и должна участвовать в подготовке к полету. Секретарские обязанности с нее он должен снять».
Наконец старт был назначен. Устремиться к далекому Шумеру нам предстояло ровно в двенадцать часов дня первого июня 1944 года. Уже в девять часов утра, под объективом одной-единственной кинокамеры, мы начали посадку на борт «Молоха». Не было речей и оркестров, не было зрителей. Лишь техники продолжали суетиться вокруг корабля, а Герман Хорст и Клаус Беркель в парадных мундирах пожимали руки и негромко желали удачи каждому идущему к посадочному трапу. Но их негромкие голоса вкупе с полотнищами имперских флагов, тяжело ниспадающих по всему подземному ангару, и стрекотанием кинокамеры придавали всему происходящему мрачную торжественность. Лица мужчин и женщин в черных комбинезонах с эмблемой «Аненербе» на плечах и нагрудными нашивками с имперским орлом были предельно сосредоточенны. Я смотрел каждому из них в глаза и видел, что все они готовы к полету, каждый из них уже сделал свой выбор. Вот прошли на посадку Магдалена, Мария Орич и Лотта Хаген. Последней шла Зигрун. Ей Хорст ничего не говорил. Он просто взял ее за руку, и они долго-долго смотрели друг другу в глаза. Беркель смущенно кашлянул в кулак и подошел ко мне и Отто Рану.
— Друзья, я много бы отдал, чтобы оказаться на вашем месте, но эта честь выпала вам. Я буду гордиться тем, что знаком с такими офицерами, как вы. Удачи.
Хорст простился с Зигрун и тоже подошел к нам. По выражению лица вдруг сразу постаревшего лет на десять группенфюрера я понял, что он с трудом подавляет в себе желание обернуться и посмотреть ей вслед. Герман Хорст пожал нам с Раном руки:
— Удачи. Буду ждать вашего возвращения.
На мне старик задержал свой взгляд. Он долго всматривался мне в лицо, словно пытаясь запомнить каждую черточку. Коснувшись пальцами моей нарукавной нашивки с изображением меча в петле древней руны — эмблемы «Аненербе», он негромко и грустно произнес:
— Жизнь, как пьеса в театре: важно не то, сколько она длится, а насколько хорошо сыграна.
Улыбнувшись одними губами, Герман Хорст вложил мне в ладонь золотую пластину Сета. Забирая ее, я не предполагал, что слова Сенеки, которые он вспомнил, совсем скоро обретут особый смысл.
— Спасибо за все, дядя Герман.
— Иди, Эрик. Пора.
Мы с Отто Раном поднялись по длинному пандусу и шагнули в чрево гигантского космического корабля. Закрылся внешний люк, затем внутренний. По широкому коридору мы прошли в центральный пост корабля. На месте первого пилота уже расположился Готт, капсулу второго пилота занял Цимлянский. Ран начал устраиваться в полетной капсуле командира корабля, а я, прежде чем разместиться на месте помощника командира, подошел к Зигрун, которая осматривалась в капсуле штурмана:
— Ты готова, Зи?
— Да. — Она сжала мою руку.
— Я буду рядом, как мы и договаривались. Не волнуйся.
Зигрун попыталась улыбнуться. Я прикоснулся к ее руке губами и, закрыв глаза, попытался мысленно успокоить ее. Только почувствовав, как успокоился ее пульс, а холодные как лед пальцы начали теплеть, я отправился на свое место. Терпеливо ждавший нас Ран начал долгую перекличку. На экране перед ним замелькали лица членов экипажа, занявших свои места.
По мониторам бежали цифры и технические выкладки, но я вывел на экран перед собой лицо Зигрун. Она лежала с закрытыми глазами, словно спала, но по глубокой морщинке, возникшей между тонкими бровями, я понял, что девушка предельно сосредоточенна и готова к своей миссии.
Монотонная перекличка и доклады о готовности тем временем продолжались. Я перевел взгляд на экран внешнего обзора. Техники уже покинули помещение ангара, вышел и Беркель. Лишь Хорст, несмотря на предупреждающую сирену, все еще стоял возле «Молоха». Но прошло еще несколько секунд, и он повернулся к лифту, чтобы подняться в комнату с толстым бронированным стеклом под самой крышей ангара. Оттуда уже наблюдали за стартом корабля несколько инженеров и там же примостившийся кинооператор. До лифта оставалось несколько шагов, когда его створки разошлись в стороны, и на взлетную площадку высыпало полтора десятка офицеров в эсэсовской форме, вооруженных автоматами во главе со штурмбаннфюрером СС Хуго Курмисом. Высокий Курмис с хищным лицом, обезображенным кривым шрамом, что-то зло говорил через плечо Беркелю, который с бледным лицом нехотя следовал за ним.
Ран, заметив суету на площадке, включил внешний микрофон.
— Группенфюрер Хорст, я получил радиограмму об отмене старта экспедиции и задержании до прибытия специальной группы лиц, подозреваемых в связях с разведкой противника. — Курмис протянул группенфюреру листок бумаги. Сопровождавшие его эсэсовцы выстроились полукругом.
— Дьявол! — выскочил из капсулы Ран и приник к экрану монитора, забыв, что мог приблизить его легким движением пальца.
Несколько долгих секунд Хорст вчитывался в листок радиограммы и вдруг закричал, выхватывая из кобуры пистолет:
— Беркель, это мятеж!
Курмис отпрянул назад, вскидывая автомат и сшибая с ног стоящего позади Беркеля. Загремели выстрелы. Единственная пуля, которую успел выпустить группенфюрер, угодила Хуго Курмису в ногу. Автоматная очередь вспорола Герману Хорсту грудь, и он навзничь упал на холодный пол взлетной площадки.
