— Не люблю сырость, — сказал черт. — От сырости… быстрее души гниют. Вонь по всему уезду… стоять будет. Так пусть лучше… гарью несет… чем тухлятиной.
Игнат поморщился: и, верно, потянуло падалью. Только не от нави потянуло, и не с кладбища. Пахнуло со стороны деревни, где прятались перепуганные люди. Игнату казалось: следят настороженными глазами. Ждут. Может, кто-то из мужиков перезаряжает ружья, может, будут держать оборону — только сильно сомневался в этом Игнат. Простой пулей нечистого не убить. А если раньше не пробовали — теперь подавно не станут.
Хлопнула дверь Игнатовой избы. Вернулся первый навий. Вытянулся перед чертом, как солдат перед генералом. Отрапортовал:
— Пусто… Ни капли. Ни запаха… Только мыши да черствый хлеб…
— Хитрый, — прищурил единственный глаз черт. — Знал… первым делом в дом бабки-знахарки сунемся…
Вернулся с кладбища второй навий. Доложил:
— Пусто… Ни запаха, ни капли… Только кости да тлен…
— Умный, — осклабил костяные зубы черт. — Знал… что вторым делом к мертвой подруге заглянем… Видно, в деревне спрятал. Только… где?
— Ищите, — сказал Игнат и отвернулся, не в силах смотреть на навь, а еще больше — на деревню, где над крышами витал отчетливый запах тлена.
Вернулся третий навий. Принес две канистры и мешок, из которого принялся доставать бутылки и ветошь. В воздухе стала разливаться вонь бензина и машинного масла.
"Делают зажигательную смесь", — понял Игнат. И внутренности будто оплавились.
— Сыграем… по твоим правилам, — черт подкинул на ладони пузатую бутыль. — Начнем… с этой избы. А ты говори… горячо или холодно.
Бутыль взлетела в темное небо, осветила его рыжим сполохом — будто в гниющей тьме раскрылся слепой глаз и заговорщицки подмигнул Игнату: ждал ли такого поворота? Хотел ли такой участи землякам, когда призывал навь и смерть?
Самодельный снаряд ударился о черепицу — и брызнули в стороны осколки шифера и стекла, завился огненный каракуль. Игнат едва не вскрикнул. Подался вперед, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Но это был не дом тетки Рады, как он подумал сначала, а пустой, соседский, несколько лет как заколоченный.
— Холодно, — резюмировал черт и поджег вторую бутыль. — А ну-ка… сделаем погорячее!
Теперь это точно была изба Рады и Егора. Снаряд ударился в ставни, лопнул и опалил огнем рассохшееся дерево.
— Довольно! — сказал Игнат и вскинул лохматую голову. — Хватит с них. Слышишь?
— Что такое? — черт повернул к парню уродливое лицо. — Да ты… никак мстить передумал?
— Может, и передумал! — зло ответил Игнат. — Отдам я тебе эликсир. Только людей в покое оставь. Покуражились и будет.
Вместо ответа через два дома от горящей избы хлопнула в сенях дверь. Кто-то с топотом сбежал по порожкам и детский голос закричал:
— Мама! И впрямь пожар!
На улицу, подтягивая отцовские сапоги, выбежал мальчонка. И остановился, раскрыв от удивления рот — черное и пустое "О".
— Куда ты, лихо мое! Вернись!
Следом за мальчиком выбежала женщина. Ураган тут же встрепал ее волосы, задрал юбки, и она запуталась в них, забила руками, хотела крикнуть — но из горла вышел только птичий свист.
— Не… — начал Игнат.
И ничего сказать не успел.
От неба до земли протянулась раскаленная нить, словно кто-то наверху вдруг размотал прялку. И конец нити коснулся верхушки старого дуба, что рос на окраине деревни. Сухие ветки вспыхнули и рассыпались искрами. А потом грохотнуло. Совсем рядом, на расстоянии шага.
Игнат видел, как женщина крутанулась на месте. И мальчик заверещал прежде, чем она упала в грязь. Но, и падая, аккуратно подвернула юбки, будто боялась намочить их в луже или обрызгать стоящего рядом сына.
— Людей? — усмехнулся черт и нацелил пистолет на мальчика. — Да разве… это люди? Души… прогнили давно. Таких к ногтю прижать… как блоху… не жалко!
— Прогнили, да не у всех! — крикнул Игнат и ударил черта по руке.
Пистолет дрогнул, но не выпал. Зато Игната ударило в ухо — с размаху, хлестко. В глазах разом потемнело, жидкий огонь опалил висок и принялся разливаться по левой стороне лица, путаясь в щетине и стекая за ворот.
— Думай… щенок… на кого зубы скалишь! — раздался рокочущий голос черта. — Душа твоя… давно мне обещана. Дома у тебя нет. Родни нет. А скоро… и эликсир моим будет. Есть ли… за что сражаться?
Игнат молчал. Глядел из-под спутанных волос, и пот заливал глаза, а от этого казалось, что весь мир подернулся зыбью, потек, стал ненастоящим, как выдуваемое стекло. Но радовало одно: мальчика нигде не было видно. Значит, успел убежать.
— Есть ведь и дети малые, — прохрипел Игнат. — А их души еще грехом не запятнаны и гнилью от них не несет. Их-то за что смерти предавать?
А про себя подумал:
"Что, если теперь он будет себя за смерть матери винить? Как я когда-то — за смерть Званки?"
— А для того… что хотел ты науку из навьих рук получить… — сказал черт. — Силу хотел… власть. Так вот тебе первый урок! Вот тебе первая сила… и первая власть! — черт взял в костяные пальцы очередную бутыль и протянул Игнату. — Чтобы новое построить… надо сначала старое разрушить. Кидай!
Игнат дернулся, отступил, словно в ладонь вложили не стеклянную бутыль, а ядовитую гадюку.
— Я в мучителя своего не стрелял. А губить невинных людей и подавно не буду.
— Не ты… так они сами… себя погубят, — ответил черт. — Видишь? Само небо их карает… — он указал рукой на горящее дерево и ухмыльнулся. — Вычистим Солонь… заберем эликсир… а с ним уйдем дальше… в Малые Топи… потом в Ждановку… потом в Сосновец… в Преславу… Весь Опольский уезд в золу обратим. Поползем по гниющим душам… как жуки… наводним, растопчем, пожрем… И не только уезд — весь мир запылает! — он сжал холодные пальцы Игната вокруг бутыли с зажигательной смесью, дохнул запахом прогорклости и тлена, шепнул: — Со мной ты?
Игнат сглотнул. Глянул помутневшим взглядом на близлежащие дома. Не выскочит ли с обрезом дядька Егор? Не поднимутся ли мужики с вилами? Женщины с факелами? Не пойдут ли мстить за Касьяна, за убитую женщину, за сбежавшего мальчика?
Пустыми и черными стояли избы. Горела сырая солома. Трескался шифер. Занимались на окнах ставни. Никто не вышел.
"Может, солоньцы давно проделали подземные ходы из своих подвалов? — подумал Игнат. — Может, спасаются там? Или послали кого-то на подмогу… Да только успеют ли?"
И, отзываясь на его мысли, издалека, словно из параллельной реальности, начал доноситься протяжный и надрывный бабий вой.
