Крепыш, воодушевленный успехом, потянулся к треугольному осколку разбитой столешницы. Я поднял пистолет и с яростным криком прострелил ему руку. Потом вспомнил, что аборигены преимущественно левши, и прострелил другую. Новоиспеченный калека завертелся ужом, сотрясая дом проклятиями. Тетка неуклюже поползла ко мне, зажав по-пиратски складень в зубах. Я подскочил к ней и пнул ее вторично за эту ночь. На сей раз по отвратной ее злобной физиономии. Сапожок мой был мягок, да нога была тверда. Ножичек отлетел в сторону вместе с обломками зубов. Жало было вырвано. Змея потеряла сознание.
Ждать, какую гнусность выкинет долговязый лунатик, я не стал и огрел его дважды пистолетом по волосатой башке, огромной, как пресловутый пивной котел. Оставив поле боя за собой, отправился обследовать остальные помещения.
В спальне, где нам пришлось принять первый вражеский удар, никого не было. Виной тому явилась, видимо, граната пузатого стрелка. В стене зияла дыра, а под одеялом, так ловко наброшенном мною на наступательные порядки налетчиков, под изорванным до неузнаваемости первичного облика лазоревым атласным одеялом вздымалось два невысоких бугорка. Ткань поверх бугорков пропиталась кровью. На кровати валялась оторванная по плечо рука.
Я сглотнул подступивший к горлу комок и спешно покинул страшную комнату.
В другой спальне, свернувшись калачиком на полу, покойно спал старый человек. Руки его, сложенные корабликом, были засунуты между костлявых коленок, острые лопатки топориками проглядывали сквозь тонкую кожу, седые волосы были редки, а обращенная ко мне обширная плешь слегка поблескивала. Осторожно, стараясь не разбудить дедульку, я запер дверь. Не просыпайся, старый, авось уцелеешь.
Плешивого мафусаила разбудили, должно быть, мои мысли. Поступить он, разумеется, решил по-своему. Я как раз сунулся с ревизией в темный, как клоака доисторического пресмыкающегося, сортир, когда старичина обрушил на мою спину шикарные каминные часы в тяжелом хрустальном корпусе. Насколько я помнил, часы изображали зубра, роющего бронзовым копытом землю. Оба корпуса выдержали соударение с честью, но мой пострадал, конечно же, значительно сильнее.
Я брыкнул ногой, словно пугливый конь от укуса шершня.
Удар пришелся старикашке в промежность. Он согнулся и выронил часы, что уже вдругорядь заносил над головой для нанесения увечий моему израненному организму. Часы врезались ему пиками бычьих рогов в самую середину плеши.
Он упал.
Часы упали.
Один я удержался на ногах. Хоть и не без труда.
В сортире задвигались.
После многократного получения травм от развязавших вдруг охоту на меня фэйрцев (или не фэйрцев?) я был сильно не в духе. Чертовы штафирки, практически невооруженные и не имеющие не малейшего представления о воинских искусствах, дубасили меня – легионера, участника двух войн и почти орденоносца, – как сопливого салажонка! Побитая хрустальным зубром спина болела не дай бог, как; покусанный сбрендившим тинэйджером бок болел тоже сильно; бровь, которую насиловали все, кому не лень, болела не просто сильно, а нестерпимо, да вдобавок обильно кровоточила. Я был в ярости.
В сортире все еще двигались. Я выстрелил в сторону движения. Пули с отвратительным звуком, отчетливо услышанным мною сквозь грохот выстрелов, шлепнулись в мягкое и сочное. Пинком я распахнул двери ванной и влепил направляющемуся ко мне человеку пулю в левое плечо и пулю в правую ляжку. Его бросило, развернув, на раковину, и он выронил из рук длинный металлический штырь. Тот еще оказался молодчик. Поделом, значит.
– Лежи тут, – сказал я ему, забирая штырь, – и не вздумай выходить. Выйдешь – убью.
Штырем я заблокировал дверь.
По лестнице на второй этаж я взбирался почти на корточках, приставным гусиным шагом, запрокинув голову и подняв над нею сцепленные руки с пистолетом. Поэтому летящий в меня внушительный кусок одежного агрегата расстрелял еще в воздухе. Метатель, которому никак не удавалось оторвать от гардероба другую подходящую для броска деталь, понял тщетность потуг и прыгнул на меня сверху, как охотящаяся рысь. Я прянул вниз. Он не сумел изменить траекторию полета и растянулся передо мною, предварительно пересчитав телом несколько ступенек. Удар о ребра ступеней, похоже, не способствовал повышению его мышечного тонуса. Он приподнял голову, но тут же уронил ее обратно. Голова глухо стукнула о лестницу. Мордой. Так с собою мог поступить только человек, находящийся в глубочайшем нокауте.
– То-то же, козел, – сказал я мстительно и переступил через него. – Кузнечик, мать твою. Сдохнешь – жалеть не буду.
Второй этаж пострадал от обстрела гораздо сильнее, чем первый. Огнетушители изрыгали пену уже не скудными клочками, как внизу, а обильным потоком, заливая пол почти по щиколотки. Развороченный кухонный комбайн плевался кипятком и паром. Стену и окна, выходящие в сад, уродовали пробоины. Прочие стены, пол и потолок были выщерблены и перепачканы копотью. Налетчиков тут или не было вообще, или они очень хорошо прятались. Но прятаться, судя по повадкам тех, с кем я уже успел познакомиться, было у них не в моде.
Кто они, интересно, все-таки такие? Расисты? Религиозные экстремисты? Буйно помешанные? Ума не приложу…
Я заглянул в кабинет. Шкафы были опрокинуты, книги жестоко растерзаны и разбросаны по комнате. «Словно резвилась стая бешеных павианов», – вспомнил я прочитанную где-то фразу. Точно так. Где-то тут мои вещички валялись – спальник, рюкзачок. Целы ли? Я шагнул через порог.
Из-за крайнего шкафа, лежащего не на фронтоне, как прочие, а на боку, вынырнула, словно выброшенная пружиной, проворная личность в серо-голубом камуфляже. Камуфлированный вскинул к плечу приклад двуствольного охотничьего ружья. Глубоко-черные даже в темноте едва нарождающегося утра, смертоносные кружочки смотрели прямо мне в глаза. Я прижал подбородок к груди и нырнул на пол. Ружье гавкнуло. Я вскинул над затылком пистолет, еще не зная, сумею ли выстрелить или выроню его, убитый наповал. Боли я пока не чувствовал. Пистолет дважды дернулся, честно выполняя предназначение почти без моего участия. Я колбаской откатился вбок и замер, лежа на спине и направляя зажатое в обеих руках оружие в сторону камуфлированного.
Тот безуспешно пытался поднять поникшие стволы бескурковки. Сил у него на это не хватало. Его покачивало. Наконец пальцы его разжались, ружье выпало. Он медленно прижал руки к солнечному сплетению и повалился за шкаф.
Я опустил пистолет на пол за головой, расслабил руки и закрыл глаза.
Саднило содранные локти и, кажется, что-то твердое и колючее застряло в трапециевидной мышце. «Наверное, дробина, – подумал я безучастно, – а то и картечина». Меня начало знобить. «А ведь чуть не грохнул меня охотничек-то. Маленько же ему не хватило для этого». Я хрипло вздохнул и закашлялся.
