Тоха очень долго отлеживался. «Цирковые» девчонки немного знали медицину, но в основном касательно травм типа переломов и вывихов. Они смогли только натянуть сорванную почти на треть головы кожу обратно, кое-как зашить рану, зафиксировать какие можно переломы да следить, чтобы мальчишка, которого еще долго трясло температурой и постоянной болью, пил и ел и в бреду не пытался вскочить. Может, они бы и ушли, бросили его (кто он им был такой, в конце концов, и так спасли, а уж теперь – как ему повезет…), но разгулялись метели (а мороз почти не уменьшился), и они месяц просидели на том стане. Уже подъедали последнее, когда новенький более-менее восстановился. Ну и как-то стало… некрасиво, что ли, его бросать.
А в первой же деревне выяснилось, что он отлично поет. Профессионально. И здорово умеет играть на гитаре…
… – Вы знаете, что сюда идет банда? – Девчонка-командир не спускала с лица Романова глаз. – Это та самая… из Николаевска. Зверье, а не люди.
– Подозревал, – кивнул Романов. – Армия наведения порядка… Я, собственно, об этом хочу поговорить со здешним мэром.
– Он хороший человек… – задумчиво сказала девчонка. И опять напрямую спросила: – Нам оставаться? Мы очень устали. Очень-очень. И не знаем, что делать, и мы хотим уйти с вами. Но если вы поговорите-поговорите, а потом бросите тут все на бандитов, то мы лучше дальше пойдем сами.
– Можете остаться, – спокойно ответил Романов. – Найдите, где остановиться, и поживите спокойно. А через полмесяца, может, чуть больше, пойдете с нами в обратный путь. Или останетесь тут, как захотите. Тут будет безопасно, я думаю… Ж… Белосельский!
«Я тут останусь, – показал жестами Женька. – Коней посторожу».
– Хорошо. – Романов усмехнулся и добавил: – И помни, что тебя во Владике ждут.
Женька сердито свел брови и преувеличенно-обиженно отвернулся…
Мэр Осипенковки Никита Никитович Горенышев сидел на крыльце своего дома (приличного, но ничего особенного – даже одноэтажного и без внушительной кованой или кирпичной ограды, какие обычно в моде были у «народных избранников» самого мелкого ранга) и с печальным видом слушал какую-то бабку, которая агрессивно-обстоятельно излагала преступления некоей Сирафимшны, четыре козы которой… Дальше шло такое, что Романову невольно стало жутко: если здесь козы ведут себя так, то, похоже, надо сматываться. Однако мэр при виде Романова очень обрадовался, даже встал с крыльца и громко объявил:
– А я вас жду, жду… – Потом снова вернулся к бабульке: – Иди. Иди-иди, у меня дело важное, человек пришел, а с козами вашими вы мне всю плешь проели. У вас планы участков на руках? На руках. Вот и решайте там по-соседски. И-ди, русским языком говорю.
– Будут перевыборы – я на тебя управу найду, – пообещала старуха, похоже, не столько разочарованная ответом, сколько обрадованная возможностью и дальше проявлять гражданскую активность по полной.
– Иди отсюда, Христа ради, – сказал мэр уже умоляюще. – Можешь референдум проводить прямо сейчас, разрешаю.
Старуха едва не смела с дороги Романова, пробормотала про «ходють и ходють» и двинулась дальше на площадь. Видимо, проводить референдум. Мэр поднялся с крыльца, вздохнул, отряхнул спортивные штаны и протянул подошедшему Романову руку:
– Я вас правда жду. С блокпоста сообщили уже давно, а вас нет и нет… На площади задержались?
– Да… Разрешите представиться – Романов Николай Федорович, лидер Русской армии. Прибыл сюда во главе одного из отрядов для… – Романов немного сбился и пояснил коротко: – Порядок наводить.
– А я здешний мэр, – вздохнул Горенышев. Проследил за реакцией Романова и почти агрессивно спросил: – Чего не смеешься?
– Не вижу причин, – признался Романов. – Если мэр в нынешних условиях мэрию отдал беженцам, а сам работает на дому – то это вряд ли смешно. Скорей достойно уважения.
– Ну, тогда ты один такой… первый… С меня вся округа покатывалась, до самого Хабаровска. Единственный мэр, который не ворует… Правда, так, по слухам, я изо всех мэров в округе один живой и на месте остался…
– Действительно странно… Вы больной?
– Я честный, – буркнул тот. – Я потому тут и сидел так прочно, что место у нас насквозь дотационное и неприбыльное. Ну сидит блаженный – и пусть сидит…
– Ясно… – кивнул Романов, но Горенышев вдруг разозлился:
– Ясно?! Ничего тебе не ясно – тоже мне, «яснооо»! А я тут родился! Вырос! Учился во Владивостоке, а вернулся опять сюда! – Он притопнул ногой. – Хотел тут честно до конца жизни проработать, да и помереть, ан фига! Дадут они – честно, как же! – Он покрутил перед лицом Романова этой самой фигой и продолжал поспокойней: – Думаешь, когда Союз разорили-развалили – это правда была, что он неконкурентоспособный экономически был, потому и рухнул? Ага, как же. Хрен по всей морде… У нас в поселке заводов было пять. Пять! Это посреди тайги-то, ты веришь?! И в каждом крупном селе в округе – или заводик, или цех. В 90-е годы отсюда западные фирмы столько вывезли, что за голову хватаешься: одних станков на полторы сотни вагонов! Думаешь, на металл? Как устаревшие? Не. На металл они ограды, сами цеха, рельсы разбирали… А это – вывезли на новые места в Азии, под пальмовой крышей установили, местных голожопых за бананы наняли и давай «экономическое чудо» творить. И так по всей России было. В каждом самом маленьком сельце. В каждой отрасли. Отовсюду эшелонами краденое везли. Это я своими – вот этими самыми глазами! видел. По сию пору все тогдашнее богатство разворовать не могут! Мммммммммммммать их… – и он с такой энергией выругался, что Романов не нашел ничего лучшего, как спросить:
– Вы коммунист?
– Нет! – отрезал Горенышев. – Был, не отказываюсь и горжусь, а в восимьсемом – свалил! Потому что… а! – он махнул рукой. – Что я тебе, щенку, объясняю… Извините, я вас на «ты»…
– Это как раз ничего… – задумчиво ответил Романов. – Но вот только я спокойной жизни и спокойной смерти-то вам обещать и не могу как раз.
– Пошли в дом, – предложил Горенышев. – Пошли-пошли, чаю выпьем, посидим, поговорим… может, ты и не бандит. Гляну…
…Никита Никитович жил один. Жена от него ушла двенадцать лет назад, когда его собирались судить, обе дочери давно жили «в России», в смысле – за Уралом, и приезжала одна – старшая, – последний раз еще до развода с женой, привозила ненадолго внучку.
– Погибли, наверное, – вздохнул Горенышев, наливая Романову, устроившемуся за столом, настой иван-чая. – У вас какие на этот счет сведения?
– Скорей всего – погибли, – честно ответил Романов. Горенышев ссутулился, тихо сказал:
