– А что, и водичка централизованно есть в поселке? – спросил Романов с седла. На него посмотрели внимательно и изучающе, потом худой, с кирпичного цвета морщинистым лицом небритый мужик (видимо, старший) ответил спокойно:
– Есть, почему не быть? Правда, только два часа в день в колонках. А по центральной улице – и в домах во многих есть. Ну и колодцы во дворах, только насосы почти нигде не работают… А вы что, инспекция? Давно пора. Особенно насчет финансирования.
По его лицу непонятно было, шутит он или говорит всерьез, и Романов не нашелся что ответить. Женька фыркнул негодующе и проскакал чуть вперед – досталось и ему: из-за забора, мимо которого он проезжал, девчонка в джинсовом комбинезоне, возившаяся на грядках, громко сказала в никуда:
– Клоун.
– Мне тут нравится, – заметил Романов. – Они там как сказали – искать за базаром?
Женька кивнул и погрозил девчонке кулаком, с запястья которого свисала нагайка…
…Окрестный базар располагался на месте вырубленного еще, наверное, в первую же зиму маленького парка с Вечным огнем. Самым веселым было то, что этот огонь продолжал гореть – невесть почему. Над ним невысокая ловкая женщина переворачивала на большой решетке тушки каких-то животных. Видимо, предполагалось, что они должны изображать кроликов, но Романов по запаху и некоторым признакам убедился, не сходя с седла и особо не приближаясь, что это крысы. Нарисованный же от руки плакат возвещал просто: «МЯСО С ОГНЯ (рассматриваются все варианты мены по совести)».
Людей тут хватало и было довольно шумно – не только менялись, но и вели самые разные разговоры, из которых Романов толком ничего не мог вычленить. Они с Женькой спешились и ориентировались на приземистое, хоть и двухэтажное, здание, на котором еще сохранился старый герб. Там располагалась мэрия. Романов уже собирался быстрым маршем двинуться туда, как вдруг Женька с возбужденным мычанием схватил его за рукав и затряс.
Женщина, средних лет и когда-то красивая, ухоженная, казалось, обнимает торчащий на месте старой парковой ограды столб в некоей дикой молитве. На самом деле Романов видел, что ее воздетые руки прибиты к дереву – шляпки больших гвоздей утонули в распухшем посиневшем теле. Прибит был и синий, вздутый язык, казавшийся невероятно длинным. Подбородок женщины был покрыт засохшими кровью и пеной, вокруг – следы свежих и подсохших мочи и кала. По временам она вздрагивала и поводила вокруг глазами, в которых не было уже ни проблеска мысли – только боль и мольба о ее прекращении. Столб выше украшал плакат – тоже самодельный: «Руками гребла. Языком мела. Сполна получила».
– За что ее? – вполне равнодушно спросил Романов.
Старик, сидевший на сохранившейся отмостке ограды, рядом с собой выставивший ведро луговых опят и новенькую кастрюльку, поднял голову, кашлянул и хорошо поставленным голосом сообщил:
– Видите ли, молодой человек… – Он помедлил, рассматривая Романова и ожидая его реакции, – тот молчал. – Это существо до нынешних, несомненно печальных, даже трагических, но многое прояснивших событий занималось тем, что переправляло детей из наших мест за границу по заказам любого сорта. Из детских домов, позже, во время войны, – по линии миссии ООН… Убежать не успело. Пряталось. Долго, как можете посчитать. Позавчера беженцы случайно обнаружили ее в одном из подвалов, опознали, приволокли сюда и, как изволите видеть, расправились с нею своим судом. Она, да еще одна такая была… но ту до войны застрелили. Та была, увы, наша, местная.
– До войны? – Романов спросил это почти просто так, чтобы поддержать разговор.
– Да, до войны… Понимаете ли, она пришла к одной женщине, тоже по этому же вопросу – забирать двух мальчиков, маленьких еще. Те в слезы, мать их, конечно, тоже… Ну, к ним во двор зашел сосед на крики, молодой парень, только что вернулся из армии. Выяснить, в чем дело. Та как о само собой разумеющемся отвечает: забираем детей, им будет лучше в интернате. Парень этот подумал секунду и говорит: вы простите, но мне придется вас убить. Та вроде бы даже не расслышала, переспросила, говорят, даже: то есть как убить? А он ей говорит: очень просто. Вы же отнимаете детей у этой женщины, потому что вам так захотелось. А мне захотелось вас убить. И просто сломал ей шею.
– Ого, – поднял брови Романов. Рассказ его заинтересовал. – А этот… парень – он еще тут?
– Нет… понимаете ли, он тут же забрал и ту женщину, соседку свою, и ее мальчиков – и уехал. Не знаю куда. Надеюсь только, что они живы до сих пор и счастливы, насколько это возможно.
– Вы были учителем? – вдруг спросил Романов.
Старик наклонил голову:
– Сорок пять лет… Среди последней партии детей, которых она отправила за границу, были и мои ученики. Я, правда, в школе уже не работал, пришелся не ко двору… но все-таки учил их несколько лет. Умненькие, очень хорошие ребята… мальчик и три девочки. Их схватили прямо в домах… Вы знаете, я хотел спрятать их, но испугался. Просто испугался.
– А сейчас вам не страшно откровенничать с первым попавшимся? – негромко спросил Романов.
Старик улыбнулся:
– Сейчас уже нет. Не все ли равно, кто вы – бандит, полевой командир, искатель приключений? Кем бы вы ни были – детьми вы не торговали точно. Вижу по вашим глазам.
– Почему вы не уйдете отсюда? – Романов снова посмотрел на некогда бывшее женщиной существо, воздевающее руки к небу, словно бы в жуткой попытке отмолить свои грехи.
– Во Владивосток? – понятливо спросил старик. – Я не дойду. Это первое. Я даже не знаю, что там, за Амуром… к сожалению, я сугубо городской человек, хоть и прожил всю жизнь в полусельской местности… Второе – у меня жена, она больна и почти не выходит из дома, а мы сорок три года прожили вместе, было бы некрасиво ее бросить, не находите? И еще у меня семеро сирот. Я их подобрал, когда устал бояться. Есть совсем малыши. Тут мы кое-как кормимся, а до Владивостока нам не дотянуть.
Молчавший Женька вдруг так же молча положил на кастрюльку непочатую упаковку сухого пайка, подумал, прибавил полную одноразовую зажигалку, две пачки сухарей (уже своей, владивостокской, выделки), бумажную трубочку с фруктовыми конфетами (тоже недавнего производства) – и замотал головой, когда старик начал придвигать ведро.
– Не надо, вы его обидите, – сказал Романов старику. – И вы не очень-то теряйте надежду. Вам не дойти до Владивостока. Но Владивосток и сам может к вам прийти… А где найти вашего мэра? Там? – он указал на здание, но старик, все еще порывавшийся придвинуть ведро и что-то бормотавший смущенно-возмущенно, улыбнулся и покачал головой:
