Я лишь грустно усмехнулся. Я внезапно ощутил, что я нормально не спал почти двое суток. Груз пережитых событий разом навалился на меня и расплющил своей тяжестью.
— Тебе нужно отдохнуть, — твердо сказала Флора. — Пойдем, я покажу тебе, где можно лечь.
***
Жизнь Нашего Замка протекала в обширных подземельях того самого замка. Старые замковые катакомбы, многократно расширенные местными жителями, стали пристанищем для полутора сотен мужчин, женщин и детей.
Детей здесь было всего шестеро. Их берегли, как зеницу ока. Практически не выпускали из подземелий даже ночью. Кожа у бедняг была мертвенно-бледной, а глаза — словно выцветшие. Глядя на их заморенные лица, казалось, что они не испытывают никакой радости от такой жизни. Но они испытывали. Счастливо улыбались, бегали, играли в какие-то игры, как и положено детям. Они не понимали, чего лишены.
Я спал как убитый. Дрых я на пропахшем старостью, пропитанном засохшей мочой матрасе, расстеленном прямо на холодном каменном полу одного из подземелий — одетый, как был, укрывшись рваным шерстяным пледом, в обнимку со своим рюкзаком. В этом же помещении спало еще множество людей. Многие из них сопели, кашляли и шептали что-то во сне. Но я был так изможден, что мне было все равно где и как спать. Проснулся я от того, что кожа во многих местах чесалась от укусов клопов. Продрав глаза, я долго не мог понять, сплю я или нет, и какое сейчас время суток. Вокруг была лишь кромешная тьма.
Поднявшись на ноги, я понял, что совершенно не ориентируюсь в пространстве. Пришлось блуждать в темноте, как слепой, растопырив руки, и натыкаться на какие-то предметы. Хорошо, что я захватил с собой рюкзак — иначе я никогда бы его не нашел.
Понадобилось немало времени, чтобы найти в темноте дорогу к лестнице, ведущей наверх, в одно из наземных помещений замка. Свет, проникающий сюда сквозь бойницы, возвещал о том, что на дворе уже глубокий день. Понедельник, 16-ое августа. Паттерсон и Филипс, должно быть, гадают сейчас, почему их стажер не вышел на работу. Впрочем, кого волнуют Филипс с Паттерсоном?!
Большой зал замка исполнял приблизительно ту же роль, что и сотни лет назад — трапезной. Даже в камине, как и встарь, горел огонь. В огромном чугунном казане на огне кипела какая-то похлебка. К ней выстроилась небольшая очередь. Седобородый старик время от времени помешивал варево большим половником, зачерпывал очередную порцию и бережно насыпал в протянутые ему алюминиевые, оловянные или глиняные миски. Люди, уже получившие свою похлебку, разбредались по залу и занимали место на лавках за большими деревянными столами, подальше от мест, на которые падал свет из замковых бойниц. Некоторые ели, просто сидя на корточках.
На меня то и дело падали взгляды местных, в которых интерес балансировал с опаской. Гости явно были здесь редкостью. Завязывать со мной знакомство никто не спешил. Рядом со мной случайно оказался одна из здешних детей, девочка лет пяти, которая невинно улыбнулась мне, но мать поспешила оттащить ее подальше от чужака, будто я могу на нее наброситься.
— Доброе утро! — чувствуя себя обязанным как-то отреагировать на щекотавшие меня взгляды, приветливо воскликнул я по-английски. — Кто-нибудь говорит по-английски? Может, по-румынски?
— Румынский, — отозвался старик у казанка.
Когда я повернулся к нему, старец поманил меня жестом, мол, подходи. Честно говоря, я не привык есть, едва продрав глаза. Как правило, я начинал утро с пробежки и серии упражнений. Как минимум, вначале хотелось умыться и почистить зубы (благо, в рюкзаке были для этого принадлежности). Однако в этот день я и так уже отошел от правил, проснувшись к полудню.
Для меня нашлась старая глиняная миска, в которую старик плюхнул горячей похлебки. А вот ложки не сыскалось — пришлось хлебать прямо из миски.
— Спасибо, — произнес я по-румынски.
Старик в ответ лишь кивнул. Присев на одну из лавок, я испробовал местное яство. Варево, к моему удивлению, оказалось очень даже ничего: я ощутил в нем вкус картофеля, моркови, лука. Не хватало разве что специй.
— М-м-м, вкусно! — похвалил я это блюдо, улыбнувшись старику.
— Это у нас еще соль закончилась, — хмыкнул тот.
— Меня зовут Димитрис.
— А хоть бы и так! — безразлично пожал плечами старикашка.
— А вас как?
— Дед Йован.
— Я был другом Бори Коваля. Вы его знали?
Румынский старика был плох, но я кое-как разобрал ответ:
— Здесь все друг друга знают. Хороший был парень. Это он научил нас растить все эти овощи. А до того похлебка была только грибная. Гадость редкая.
Вздохнув, я уставился на казан, в котором варилась овощная юшка. Не знаю, был ли бы Боря рад такому памятнику. Что ж, по крайней мере, его запомнили, и его имя до сих пор произносят с теплотой и благодарностью. Многие лишены даже этого.
— Как вы здесь живете? — поинтересовался я у старика, доедая похлебку.
— Как все живем.
— Знаете, дед Йован, люди очень по-разному живут, — припомнив Сидней, хмыкнул я.
— Живем себе — и дело с концом.
— На вас тут не нападают? Вас же совсем мало.
— Бывало всякое, — туманно ответил старец.
— Альянс вас защищает? Вы же входите в Альянс, да?
— Никуда мы не входим, никто нас не защищает! — заспорил дед.
— Как же? А они считают, что здесь их территория.
— Нам нет дела, что там кто считает. Мы здесь живем себе в сторонке, нас чужие дела не заботят. Нам никакой Альянс ничего не сделал ни хорошего, ни худого. Мы им тоже ничего не должны.
— А что же во время войны? За кого вы были?
— Война была двадцать семь лет назад, — пробормотал дед. — Другой войны мы не знаем.
— Разве эту территорию не оккупировали в 76-ом? Сюда разве нацисты не дошли?
— Не знаю, что за слова — «территория», «оккупировали». В Наш Замок никто не приходил. Мы здесь на отшибе, нас мало, мы никому не угрожаем. Никакие нацисты к нам не приходили. Никакой Альянс к нам не приходил. Пришла маленькая группка людей: хороших, работящих. Боря твой, в том числе. Мы их к себе приняли. И хорошо, и славно.
Слова старика заставили меня задуматься. А ведь по пустошам разбросано немало таких вот поселений, слишком мелких или слишком хорошо спрятанных, чтобы большим державам, какими были в сравнении с ними Альянс и ЮНР, было до них дело. Для жителей этих поселений ничего не изменилось после начала войны. Ничего не изменилось и после ее конца.
— У вас здесь есть связь? Интернет там, и тому подобное.
— Ничего такого нет. Далеко надо ехать, чтобы поймать связь. Наши туда редко ездят.
Мне оставалось лишь тяжело вздохнуть.
— Мне нужна ваша врач, доктор Лопес. Где она?
— Там, где больные — там и врач. В больничке она.
— И как туда попасть, в вашу больничку?
— Тебе туда нельзя. Больных нельзя беспокоить, — строго сказал старик, но, подобрев, добавил: — Она обычно выходит обедать около часу пополудни. Подожди ее здесь часок — может, и дождешься.
— Ну ладно. Где-то здесь у вас можно умыться?
***
Флорентина явилась лишь к двум часам пополудни. К тому времени я сидел в центре круга из дюжины местных жителей, и вел рассказ, который важно переводил с румынского на венгерский язык дед Йован. Туземцы, в основном молодежь лет до тридцати, время от времени охали и ахали, улыбались, недоверчиво качали головой, шептались между собой.
— … энергия добывается путем соединения вещества с антивеществом — так называемой аннигиляции. Этой энергии так много, что потребность в ее экономии давно исчезла. Каждой ночью Гигаполис горит миллионами огней. И энергии хватает, чтобы вокруг города работали десятки тысяч озоногенераторов. Они создают такой толстый озоновый купол, какого не было над Землей даже до Апокалипсиса. Люди могут спокойно гулять на улицах с непокрытой головой и без очков. Прямо на улицах могут расти многие виды деревьев и кустов…
