руки, — то ли пригрозила, то ли приказала девушка.
Кумыс покачал головой.
— Нет, прости. Я уверен, ты попытаешься сбежать. А это по-своему тебе причинит неудобство.
Молчание затягивалось, поэтому Кумыс решил переходить к делу.
— Я принес тебе еды. Боюсь нужду тебе придется справлять здесь же. По крайней мере сегодня. Завтра я постараюсь привезти ведро. Только вот я догадываюсь, что ты попытаешься использовать его в других целях, — усмехнулся он.
— Кто тебя нанял? — спросила строго японка, будто ее не волновали бытовые проблемы.
— Вскоре ты об этом узнаешь. И простишь нас, так как мы все это делаем во благо человечества.
— Тозэн 22! — с грустной иронией улыбнулась она, не поверив ни одному его слову. Ведь даже террористы считают, что действуют во имя спасения каких-то своих ценностей.
Кумыс встал и достал из широкого шёлкового пояса, многократно обёрнутого вокруг тела, пару мешочков с едой. Оставив их подле ее ног, парень спиною двинулся к двери. Он не спускал глаз с девушки, видя гнев в ее очах. Не скоро она его простит, ой не скоро.
Оставшись одна же, Саке посмотрела, что там за еду он принес. Это оказались орехи и сухофрукты. В другом она, по качеству материала наиболее плотном обнаружила воду. Жадно припав к ней, она лишь силой воли смогла остановить себя, выпив половину — завтра предстоял долгий день и ей нужны были силы и ясный ум, чтоб продумать наиболее хороший план побега, чем сегодня, а жажда могла сбить с мыслей.
Через несколько часов Саке столкнулась с иной проблемой — холодом. Если в отеле она еще могла завернуться в пуховое одеяло и хоть как-то согреться, то здесь у нее было лишь шелковое кимоно, а на ногах тонкие носки.
Чтобы не окоченеть, она сняла с себя оби и само кимоно, оставшись в ночной тонкой рубашке (какое счастье, что против традиций решила не снимать его в отеле) и начала делать активную гимнастику. Не будем врать, Саке явно не была гибкой как йога, но силовые нагрузки выдерживала хорошо. После многочисленных отжиманий, приседаний и прыжков девушка даже слегка вспотела. В этот же момент, она завернулась в свой «халат», а в оби завернула ноги. Уже была кромешная тьма во дворе, и ее начало клонить в сон. Перекусив сухофруктами и еще раз позанимавшись, Саке впала в забытье, чтобы вновь проснуться через час и заняться вынужденными спортивными упражнениями.
После того, как Красное Вино понуро, но не сломлено вышла, Суррогата не отпускала мысль о предательстве. Он знал, что его отец не божий одуванчик, но и до последнего не мог поверить, что он созвал всех ради одной цели: его «уничтожения». Он наивно полагал до сегодняшнего дня, что старик как минимум смирился с бурной жизнью сына, либо просто постарался забыть о нем вовсе, но даже представить не мог, что тот объявит войну.
Отношения их, по мнению Суррогата, никогда особо теплыми и не были. Эти вечные деревенские гулянки до утра с простотой в две копейки, патриархальные воспитания и старый быт как норма жизни мальчика не пленили никогда. Он верил в лучшее, читал и смыслил шире. Стирая границы дозволенного Суррогат с детства шел к своей мечте: стать кем-то большим, чем какой-то старый добрый Самогон, он жаждал власти и денег. И естественно, ни раз получал тумаков за свои взгляды и неправильные «жесты», за то, что был не как все.
О том, что его родитель так вот запросто отвернется от него даже столь бурной фантазии красавчика не находилось места. Наверное, где-то в глубине души, он надеялся, что старик примет его таким какой он есть и будет по-прежнему любить.
Слова Красного Вина как нож резали его слух, хоть он и улыбался и с напускным смехом отвечал ей, что это всего лишь глупая попытка старшего прищучить ребенка. Вроде бы женщина поверила. Но вот закрылась дверь, и Суррогат, опершись на нее, медленно сполз на пол. Удар был сильным, что аж дышать было тяжело, даже немного трясло. Кое-как поднявшись, он прошел к мини-бару и налил самый крепкий алкоголь, что там был и осушил его в несколько глотков. Горло, а затем и легкие жгло аж до слез, но сейчас это ему и надо было — физическая боль, что «перебьет» боль душевную. И вот буквально прошло с полчаса, мужчину отпустило.
В ванной, ополоснув лицо и волосы ледяной водой, он вернул себе равновесие. Надо было взять себя в руки и придумать действенный план по борьбе (хотя слово весьма ужасное) с отцом.
В дверь постучали. Да кто там, черт его дери? Он явно был пока не в духе вести светские беседы либо бизнес.
Когда Суррогат подошел к выходу, там никого не было, и лишь одинокая записка из дорогой бумаги лежала в проходе. Долго не думая он поднял ее прочитал:
«Саке у нас. Если хочешь ее вернуть, принеси товар в полночь по адресу…»
Твою мать! Саке! Теперь понятно, кто придумал фразу: беда не приходит одна! Сука! Откуда я вам достану товар, когда его у меня сперли?! — завопил мужчина.
Плюсы работы одного человека в офисе — можно долго и неестественно громко орать хоть матом, никто не услышит, что и делал ближайшие добрые полчаса Суррогат.
Он даже припомнить не мог, когда ему было так паршиво в последние годы, как сегодня. Сначала предательство отца, сейчас анонимное письмо от похитителей его возлюбленной.
Саке… Мужчина повторял и повторял ее имя, а вместе с тем все воспоминания, связанные с ней. В какой-то мере там в прошлом он специально оттолкнул ее от себя подальше, чтобы его грязные дела ни в коем случае ее не коснулись, но вот ведь типичный закон подлости: девушку все же похитили. Господи, уж надеюсь, ее там не мучают. И с последней этой мыслью, Суррогата начала бить ярость. Он опрокинул сначала свое кресло, а потом и стол. Бумаги разлетелись во все стороны, но мужчина не мог унять своих эмоций, подошел к шкафу и опрокинул и его. Все равно Вино говорила, что ему не помешает сменить дизайн, возможно это все и к лучшему. Как ни странно, с каждой уничтоженной вещью в помещении, становилось легче.
— Черт! Черт! Черт! — кричал он, никому конкретно не обращаясь.
Когда уже все что можно было сломать было сломано (не считая окон — они были из качественного пластика), Суррогата немного отпустило. С демонами из него
