Но никто вслух ничего не сказал: себе дороже задирать дворянина.
Мы с Оболенским устроились за столом возле окна, а солдаты в другом конце зала, где собиралась публика попроще. Кота я посадил на свободный стул — Мурзилка, на удивление, вёл себя в общественных местах благовоспитанно. Не безобразничал, не пытался утащить еду с тарелок, не орал и не драл мебель когтями. Будто князь, путешествующий инкогнито и смотрящий на всякую чернь свысока.
Но только нам принесли тарелки с едой, кот спрыгнул на пол, добежал до дверей и выскользнул на улицу. Переживать за него я не стал — эта рыжая зараза нигде не пропадёт.
— Александр Фёдорович, мы остановимся здесь на ночь?
Оболенский, занятый едой, невнятно промычал и кивнул.
— В таком случае, если не возражаете, я закажу нам что-нибудь выпить.
— Угу, — секунд-ротмистр согласился немедля.
— И вашим людям тоже, для сугреву. Всё-таки весь день на морозе тряслись.
Секунд-ротмистр слегка удивился, но возражать не стал.
— Эй, человек!
На зов тут же подбежал слуга, выслушал заказ и тут же поспешил исполнять. Не прошло и трёх минут, как нам принесли пару бутылок красного вина, а солдатам штоф “хлебного”.
Вояки от такого поворота дел заулыбались, разлили по первой в кружки и подняли их, кивая в мою сторону. Оболенский от них тоже не отставал: налил себе и мне, тут же выпил и безотлагательно повторил. Я всего лишь пригубил, стараясь не скривиться — вкус выпивки не понравился совершенно.
После третьей я начал осторожно расспрашивать секунд-ротмистра.
— Александр Фёдорович, а что сейчас в столице происходит? В нашу глушь новости с большим опозданием приходят, а то приеду и буду выглядеть дремучим провинциалом.
Оболенский так на меня посмотрел, что стало понятно — он и считает меня дремучим провинциалом, невесть зачем понадобившимся начальству. Но к его чести, вслух он этого не сказал и постарался удовлетворить моё любопытство.
— Купцы мост построили на Васильевский остров, рядом с Екатерининской церковью. Генерал Фрауендорф горцев на Кавказе замирил. В Императорском театре новую пьесу поставили — “Трое горбатых”, презабавная вещь, я вам скажу. Ежели будет оказия, обязательно посетите, Константин Платонович.
Я сдержал улыбку и кивнул. Ну да, мне сейчас только по театрам бегать. Но Оболенский не заметил своей бестактности, продолжая подливать себе в стакан и трепаться больше не о новостях, а рассказывать слухи.
— Канцлера Бестужева, — он наклонился ко мне и перешёл на шёпот, — арестовали! П-пришли к нему. Вот, говорят, ордер, а он с-сардонически улыбается и заявляет: “Вы, мол, сейчас меня под локотки возьмёте, а колесо, оно к-крутится. Время пройдёт, и я за каждым приду”.
Оболенский от выпитого начал заикаться сильнее.
— Г-говорят, успел з-зараза все д-документы сжечь. Все п-письма в камин бросил! Н-ничего так и не н-нашли. Н-но его всё равно к-казнят, уж очень на него матушка-императрица с-сердита. С-сказывают, он жену Петра Фёдоровича, наследника, п-подбивал на г-государственную измену. Только д-доказать ничего не могут.
Да, друг Оболенский, плохо у вас в Тайном приказе сотрудников готовят. Выпил чуток, и уже на откровенные разговоры потянуло. Пусть не тайны государственные выбалтываешь, а всё равно не дело такие разговоры вести. Впрочем, Оболенский мелкий исполнитель, с него и спрос небольшой, а судя по званию, его в Тайный приказ из кавалерии забрали. Но в любом случае, работа с сотрудниками поставлена из рук вон плохо.
— А какой он, Пётр Фёдорович? Хорошим императором будет?
Секунд-ротмистр криво усмехнулся.
— П-пруссаков сильно любит. Сказывают, императора Фридриха д-другом зовёт.
— Нехорошо, — я покачал головой, — ой как нехорошо, когда мы с ним воюем.
— Х-хороший ты человек, Константин Платонович, — Оболенский хлопнул меня по плечу, — п-правильный, с пониманием. Вон как твоё семейство тебя любит, как отца родного. Марья Алексевна за тебя просила, беспокоилась. А она, знаешь, кто будет? Крёстная моей сестры, вот так вот.
Он наклонился ещё ближе и шепнул мне на ухо:
— Ты ведь бежать хотел, Константин Платонович, да? Признайся, хотел?
— Хотел, по глазам вижу, — Оболенский пьяно хихикнул. — Все хотят сбежать, когда мы приезжаем.
Он взял бутылку и попытался налить себе ещё. Увы, по столу разлилось больше, чем попало в стакан. Эк его развезло, болезного, наверняка здешнее пойло жуткая дрянь, не зря мне его вкус не понравился.
— Да-с, хотят убежать, а не могут. И ты бы, Константин П-платоныч не смог. Вон, видишь того, что с усами?
Пальцем он указал на одного из солдат — самого хмурого, с длинным тонким носом и пышными рыжими усами.
— Видишь? Эт наш унэ… уня… унюкум, во! Думаешь, самый обычный? Не-а! У него особый Талант, редкостный. Ежели захочет, он всю эту магию в бараний рог скрутит.
Покачнувшись, Оболенский руками изобразил, будто выжимает мокрую тряпку.
— Если бы ты попытался напасть или убежать, он бы всю поместью ка-а-а-ак накрыл, ка-а-ак магию придавил, и всё. Никто бы даже не пикнул. Мы бы тебя под белы рученьки да сразу в цепи.
Оболенский снова захихикал и потряс головой.
— Тогда бы ты точно в Сибирь поехал, даже без разбирательств. Побежал — значит, есть на тебе грехи, — он погрозил мне пальцем, — без суда можно ссылать. Матушка-императрица разрешила, да.
— А раз не побежал?
— Ну-у-у-у, — он неопределённо покрутил ладонью, — начальство решит. Ты, главное, не боись. Если бы тебя подозревали в чём, бумагу бы выписали “доставить с надзором”. А в твоей просто “доставить”. Я так думаю, начальство поговорить с тобой хочет. Может, ты знаешь чего или умеешь особое. Умеешь? Чувствую, что умеешь! Вон глаза какие хитрые.
На стул рядом со мной запрыгнул вернувшийся Мурзилка. Морда кота была испачкана чем-то тёмным, и он принялся усиленно вылизываться.
— Вот! — Оболенский поднял палец к потолку. — И кот у тебя правильный, боевой! Нам тоже на службу таких котов надо. Чтобы преступника цап когтями и держит. Коты маленькие, в любое окно пролезут. Под мундиром принести можно. А то собаки боятся магии, не хотят всяких… Ик! Всяких… Ик!
На секунд-ротмистра напала икота, заставлявшая его подпрыгивать на месте. Он хотел ещё порассуждать насчёт котов для Тайной канцелярии, но сбивался после каждого слова.
— Милостивые господа. — К нашему столику подошёл хозяин трактира. — Позвольте вас побеспокоить.
Я махнул рукой, разрешая ему говорить.
— Ваше благородие, прошу
