раз с завистью людской сталкиваешься? — неужели в глазах степняка жалость мелькнула? Противненькая такая, высокомерная. — Или, может, не замечал просто? Так глянь в следующий раз, как сын плотника на тебя смотрит, особенно когда ты дочку пекаря на людях тискаешь. Покуда дядька Любомир тебя не привечает, он молчит. А коли передумает он, да ты взаимностью девчонке ответишь, то к гадалке не ходи — придёт на свадьбу во хмелю, орать будет, как поганому ордынцу лучших невест отдают.
— Да не собираюсь я на ней жениться! При чём тут это вообще?! Мы вроде лихоимство изобличать собрались, а не на посмешище меня выставлять!
— Так нельзя, брат, в болото за дичью полезть и сапог не замочить. Потерпи ещё, поверь на слово шаману — недолго осталось.
— Лучше бы тебе оказаться правым, а то, видят боги, — придушу тебя.
— Велеслав, Велеслав... — Хан вышел из тени, пальцами по щеке провёл — живые, тёплые, — да наклонился так близко, что дыхание кожей ощущается, — разве я хоть раз тебя обманывал?
Лишь миг странного сближения — а вот уже отстранился Хан, из дверей каморки выбежал. Не исчез, как бывало — будто специально сомнения развеять пытался. Но когда Велеслав, чуть выждав, выглянул следом — проход был уже совершенно пуст.
Домой в тот день он вернулся поздно — заставил каждого из десятки рассказывать, куда ходил и что видел. Кривились стражники, но сказывали. Не только для них, но и для себя наказание — их речи сквозь зубы выслушивать.
А дома хлебом пахнет до одури. Не простым, будничным, а мягким, сладким — матушка отродясь такой не пекла. Сама ж она тут как тут, улыбается — даже непривычно.
— Любомир приходил, — говорит, — вот, караваем угостил.
— Так-таки просто взял и угостил? — почуял Велеслав подвох, да неспроста.
— Тебя ж, люди сказывают, до десятника повысили. Хоть и не одобряла я это затею со стражей, но теперь молчать не буду: молодец, сынок, что меня не послушал, своего добился! Хороший чин, уважаемый. Вот и Любомир оттаял, мол его Прасковья давно от тебя глаз отвести не может...
Вот оно, значит, как! С простым стражником, да ещё и ордынцем, родниться не хотел, а как поживой запахло — явился!
— Не хочу я на Прасковье жениться, — отказался Велеслав, почти не задумываясь.
— Чего это так? — нахмурилась Ждана. — Она девка видная, приятная, хозяйственная...
Случайно али нет, но слова Хана на помощь пришли.
— Потому что при таком исходе сын плотника сломает мне нос.
И побыстрее в свою комнату прошмыгнул от материнского гнева. Ох, лучше бы Хановым прогнозам побыстрее сбыться! Ибо чувствовал Велеслав, что либо он сам сходит с ума, либо горожане вокруг поголовно...
— Слушай, — начала Варвара, потом откусила сразу половину кренделя и стала сосредоточенно жевать, подбирая слова. Наконец спросила: — если уж мы разобрались, что всё-таки рады друг друга видеть, как мне к тебе обращаться?
— А это обязательно? — вздохнул жнец. Чтобы не выглядело неприветливо, поспешил улыбнуться. Варвара хихикнула в кулачок:
— Ладно, ладно, поняла я твоих тараканов. Не хочешь говорить — не говори. Ну хоть что ли паспорт покажи, я не знаю...
— Понятно, — осенило жнеца. — Ты хочешь проверить, что у меня есть паспорт, и я не какое-нибудь сказочное существо, вроде Кощея.
Волхв недовольно закашлялся.
— Точно! — девушка ухватилась за эту мысль. — Ну покажи!
Отказывать ей, особенно в мелочах, с каждым часом становилось всё сложнее — и жнец послушно сходил к вешалке за документом. Положил на стол, аккуратно подтолкнул пальцами в её сторону, попросив только:
— Не называй меня так.
Варвара раскрыла паспорт, долго разглядывала, недоверчиво щурясь. Наконец закрыла и подвинула обратно. Удивительно, ни она не позволила себе ни одной шуточки про «княжескую фамилию», её заинтересовало другое.
— Кажется, ты действительно волшебник — у тебя даже в паспорте фотка красивая.
Чёрт его знает, что на жнеца нашло в тот момент, но спрятав документ в карман пиджака, он, запинаясь, сам не веря, что такое говорит, произнёс:
— Красивая... здесь ты.
Нет, всё же стоило это сказать: ради этого блеска в глазах, ради чуть смущённой улыбки...
— Ладно, молодёжь, хорошо с вами, но у меня дело есть неотложное, — вдруг засобирался Кощей.
— Какое ещё дело? — не то, чтобы жнец прямо-таки нуждался в присутствии волхва, скорее, опасался, что без него всё снова пойдёт не так.
— Неотложное, — повторил Кощей, демонстративно глядя на настенные часы с гирями.
Он снял фартук, небрежно повесил на крючок, коленом задвинул стул под стол и убежал на второй этаж так быстро, будто правда опаздывал.
Над кухней повисла тишина, одновременно уютная и неловкая. Наверное, нужно было что-то сказать, но ничего не приходило в голову. В аниме персонажам обычно удавалось поговорить после того, как один приглашал другого поужинать. Но они уже ужинают...
— Давай телевизор включим? — первой решилась Варвара. — Там фильм один корейский есть, давно хотела посмотреть.
Жнец с готовностью кивнул. Они переместились на диван, девушка быстро пролистала вкладки кинотеатра и запустила что-то, что наполнило холл приятной мелодией в восточном стиле. Жнец не запомнил названия, он в принципе мало вникал в происходящее на экране: стараясь ничем не выдавать своего внимания, он следил за Варварой. Сначала она откинулась на спинку дивана, принимая самое удобное положение для просмотра. Спустя минут двадцать незаметно придвинулась чуть ближе, шерсть свитера коснулась рукава форменного пиджака. Посмотрела на него украдкой: что будет делать, не отодвинется ли? Жнец ободряюще улыбнулся, и девушка, осмелев, уронила голову ему на плечо.
Простой и наивный жест доверия, но в нём было столько тепла, что сердце — а жнец давно забыл, где у него находится это сердце, оно уже триста лет как остановилось — вдруг дрогнуло, будто на короткий миг почувствовало себя вновь живым. Безумие, наваждение, дьявольский соблазн! Для жнеца привязаться к смертному — это то же самое, что садовнику привязаться к цветку, прекрасному, но недолговечному. Рано или поздно нежные лепестки увянут, пожелтеют листья, а стебель срежет неумолимый серп. Интересно, почему в должностной инструкции до сих пор не прописали прямой запрет? Или, может... это последнее
