Казимир Юрьевич, поднеся ко рту большую рюмку водки.
После некоторых алкогольных возлияний они оба снова бросились в бассейн.
Но прошло время и канули в небытие и господин Вершин и господин Тененгольц, они исчезли. Не попал господин Тененгольц заграницу, а Вершин не умер от старости. Их просто не стало…
А на смену нэпменам пришли чекисты. В принципе они и раньше то приходили, но всё больше для того, чтобы проверить тех, кто парился в бане. Ну а для Дементия все было понятно с господами капиталистами.
Но кто был за сей странный зверь – чекисты и с чем его едят Дементий не знал и потому стал готовиться к неизвестности. Да и само слово – чекист не внушало ему доверия, какое-то оно было убогое что ли …
И он вспомнил, что когда-то ещё при царе –батюшке в баню любили студенты хаживать из местного университета и учились они на медиков. И часто он любил их разговоры подслушивать … И про морги, и болезни всякие, и про всяку-всячину … И любил тот народ – эти медики слово в быту употреблять и как понял он непотребное слово больно и было оно такое замудрённое больно. Дементий, почесав шишку на лбу вспомнил слово и аж чуть от радости в печь не угодил. Онанисты! Онанисты!
Именно эти самые слова онанисты и чекисты больно похожи были и сразу потому вызвали неприязнь у него.
Ведь оно как для него было …Новый человек и новые порядки принести может, а там и глядишь кто знает, что ему в голову взбредёт?.. Что за лихо он с собой притащит? А то решит и баню снести к чертям собачьим и всё тут. И оставит несчастного Дементия без дома.
Вот такие думы одолевали старину Дементия и кручинился он по первому числу, пока оказалось, что и чекист, вроде как человек и ему тоже и парилка и не чужда.
Но только не любил он конечно разговоры их слушать, чекистские… а то начнут за здравие, а кончат за упокой.
Этот самый чекист любил водку кушать и по боле чем и господа офицеры, и мужики с сохи.
Водка, как говорили сами чекисты, для них молоком материнским была.
И вот как-то заслушался он беседой двух чекистов. Один из них был лысый с большим брюхом, а второй маленький, коренастый с небольшими усиками. И говорит лысый маленькому.
– Ну что Макар выбил ты из этого Флебенсонова сына где отец их покойник заначку оставил?
– Скоро скажет всё … – скрепя зубами произнёс Макар, – Этот буржуйный сынок итак нам уже и драгоценности фамильные передал, но не всё. Золота там конечно немерено было. Это уж точно. Но папаша в могилу унёс.
– Давай выбивай из него и вместе с зубами! – вскрикнул в конце лысый и добавил – И парку, парку подбавь! Ух – ах!
– Щщщас, товарищ Бондарь, щщщас, мы всю эту контру из них то и выбьем!
– Начни с меня! – аж взвизгнул от удовольствия лысый, когда веник в руках Макара стал окучивать его круглую жопу. – Выбивай эту сволочь! Выбивай её раз этакую! Вот так, вот так. – замлел он.
– Давайте товарищ Бондарь я Вас холодной водой окачу и предлагаю в предбанник за водкой сходить.
– Давай окати родимый, окати. Уффф… – в конце вздохнул лысый, – Всё пошли водки храпанём!
И они поплелись в предбанник, а тут Дементий тут как тут и ему ж охота дальше дослушать о чём эти чекисты ещё гутарить будут.
– Я вот что скажу тебе Макар, – закатив глаза произнёс товарищ Бондарь, а потом вдруг словно спохватившись заорал как резанный, – Прохор! Прохор – окаянный!
Тут словно из-под земли возник старый мужик, худой и длинный как жердь, с длинным орлиным носом и зачёсанной назад седой чёлкой. Это был последний банщик из тех, кто выжил после всех революций и войн. Раньше их три было, а ещё пару дворовых – уборщиков, но после всех мобилизаций и войн остался один лишь Прохор, проработавший в бане никак не меньше чем тридцать последних лет.
Прохор знал всё, но имел привычку молчать и потому при любой власти сумел сохранить себе какой никакой статус. Этот статус свой Прохор кровью и потом выстрадал, как он сам и считал.
Но правда оставшись один из всего персонала Прохор видно из тоски стал всё больше и больше прикладываться к бутылке пока не стал пить запоями. А кормиться то надо и свою половину, больную жену кормить, да и власть новая вроде не обижает, по крайней мере пока…
Баня то во все времена нужна. Потому Прохор и за баней следил и за тем что от былой рюмочной осталось. Ну готовить так как в былые времена повар Лапшинов готовил он конечно не мог, но закуска кой какая у него всегда имелась, ну и водочка само собой тоже не переводилась. Ну и помогала ему по бане девка залётная, что от голода прибилась – Фросей её звали. А жила здесь в комнатке при бане. Была она для него на старости лет усладой и полюбил он её как родную дочь. Своих деток им с Марьей Петровной бог не дал и вот тут Фрося появилась и помогала ему во всём в работе. Правда немного странная была она, словно блаженная что ли … а может из-за голода она умом тронулась? Ребёночек у неё, по её словам, вроде как был, и не один хотя Прохор не одного из детишек её и не видел сроду. А может и не было ребёночка или помер давно? А другие детишки где ж были её тогда? Прохор этого не знал.
А девка и правда странная была. То выйдет во двор с птицами говорить начнёт, и они и правда вокруг неё кружить начинают. То встанет в бане в углу и смотрит долго в упор куда то, пока Прохор её не окликнет. А то сядет и песню какую-то заунывную затянет вполголоса, еле слышно.
И вот Прохору жаль её было до боли и потому приютил её у себя и постепенно прикипел к ней душой и сердцем.
И банник Дементий за ней давно наблюдал и казалось ему, то что будто видит она его. Говорить, она ничего при этом не говорила, но смотреть на него смотрела.
Ну, а что до власти новой то вскоре Прохор понял, что всё человеческое ей тоже не чуждо было, и водочки выкушать с мясом.
Потому Прохор и держал всегда в запасах своих чего-нибудь съестное. Конечно, как ещё при нэпманах водились расстегаи с икоркой, того уже не было, но чего-нибудь вкусное припрятано у старика всегда было.
– Ну что,
