– Как же так, – растерянно сказала Сабина. – Это, получается, вы меня спасли?
Мусорщик пыхнул сигарой, зачем-то вытер руки о розовый пуховик, буркнул:
– Много чего получается. Ты пока особо не прыгай. Иди домой, приложи к ноге холодное. Морозилка у тебя есть? Ну вот, лед держи весь вечер, пока спать не соберешься. Завтра утром и не вспомнишь, где болело.
– Спасибо, – сказала Сабина. Подумала, что еще можно сказать, или сделать в такой ситуации, но не придумала ничего. Повторила: – Спасибо, – и, недоверчиво ступая на исцеленную ногу, поковыляла к дому.
– Эй, – окликнул ее спаситель, – это, наверное, твое? Ты на ней сидела.
Догнал, пыхнул сигарой, сунул в руки тонкую брошюру в бумажной обложке, отечески хлопнул по спине.
– Жизнь очень страшная штука, – сказал он. – Но только с похмелья. Остальное преодолимо. Надо просто делать, что можешь. Ровно столько, сколько можешь. Даже когда не можешь почти ничего. Поняла?
Сабина растерянно кивнула, машинально сунула брошюру в карман и пошла дальше, удивляясь, что наступать на ногу совсем не больно, только немного страшно – вдруг сейчас кааак заболит! – но страх прошел даже раньше, чем она добралась до своего подъезда.
Надо же было денег ему дать, запоздало спохватилась она. Хоть сколько-нибудь. Вот дура, не сообразила. Повернула назад, но во дворе уже было пусто, и возле мусорных баков ни души.
Ладно, может, еще когда-нибудь его встречу, подумала Сабина. Он же, наверное, постоянно в одни и те же дворы ходит. Надо, что ли, всегда в кармане двадцать литов для него носить. Вот прямо сейчас и отложу, чтобы… Двадцать литов за чудесное спасение – это, конечно, невероятный идиотизм. Но надо сделать для него хоть что-то. Ровно столько, сколько можешь, да?
Открыла дверь, оставила сумку в коридоре и, не разуваясь, устремилась к подоконнику – проверить, что с перцем. Тля, конечно, никуда не делась. С другой стороны, а на что она надеялась? Что чудесный мусорщик в розовом еще и тлю на расстоянии, мистическим образом победил? Сабина вздохнула, побрела обратно в коридор, чтобы раздеться. Стала снимать куртку, из кармана на пол полетела помойная брошюра, которую так настойчиво совал в руки бородатый спаситель. С чего он вообще решил, что это моя книжка? – подумала Сабина. – И я тоже хороша, в дом зачем-то ее притащила.
Брезгливо, двумя пальцами подняла брошюру с пола, чтобы отнести в мусорное ведро, и только теперь увидела название: «Как помочь вашему саду». Вспомнила, что бородатый сказал: «Ты на ней сидела», – получается, поскользнулась на самой нужной в мире книжке, а потом на нее упала и сидела как дура, не подозревая, что счастье совсем рядом, ну надо же, а!
Она хохотала так, что сползла на пол, прямо на мокрый от ботинок коврик, ноги не держали, и вывих тут был не при чем, просто ослабла от смеха.
Кое-как успокоившись, опустошенная, окруженная дрожащим, гулким и звонким коконом, отгородившим ее от остального мира, Сабина принялась листать брошюру. Скверная газетная бумага, чудовищные иллюстрации, неумело, но душевно изображающие паразитов во всем их хтоническом разнообразии, а вот советы, похоже, дельные. Или нет? Ну, других всяко не будет. Ага, а вот и про тлю. Посмотрим, что вы мне насоветуете, вздохнула Сабина и принялась внимательно читать.
– Ну, положим, дегтярного мыла у меня нет, – бормотала она вслух. – И хозяйственного тоже – интересно, оно вообще еще есть в природе? И окурки я не коллекционирую – выходит, зря. Антиникотиновую кампанию, небось, тля и развязала, чтобы перестали ее табаком травить… Зато чеснок у меня точно есть. Даже в магазин идти не придется. И что там еще? Как, только чеснок? Головку чеснока растереть и залить теплой водой? Ну ничего себе. Неужели поможет? Ладно, посмотрим.
Пять минут спустя Сабина сидела на кухне, с противным мокрым ледяным компрессом на пострадавшей ноге и терзала на терке начищенный чеснок, которому не было видно конца. Иногда головка – это целых семнадцать мелких зубчиков, помоги мне, боже.
Сабина ненавидела это занятие, даже яблоки и морковку никогда себе не терла, грызла так. Но тут уж расстаралась. Она бы сейчас не семнадцать – сто зубчиков натерла, если бы вдруг выяснилось, что это необходимо. Делать, что можешь, оказалось гораздо легче и приятнее, чем сидеть и думать, что не можешь сделать ничего.
Сейчас залью эту дрянь водой, пару часов постоит, и начну протирать листья, думала Сабина. Аккуратно, один за другим. Каааак протру все – никому мало не покажется! А завтра еще раз, и потом еще – сколько понадобится. И тля передохнет, и все станет хорошо – с этим чертовым перцем, и с Ежи тоже. Симпатическая магия, бред, ахинея и мракобесие. А все равно станет.
И, торжествующе улыбаясь, отправилась мыть терку.
Улица Швенто Игното (Šv. Ignoto g.)
Четыре слога
По улице Швенто Игното идет маленькая женщина в синем льняном платье. Почти поравнявшись со мной, поднимает глаза и, охнув, прижимает правую руку к груди, а левой машинально поправляет челку.
– Митя? – беззвучно, одними губами спрашивает она.
Значит, Митя.
– Здравствуй, – говорю я.
– Митя, – повторяет маленькая женщина. Теперь уже вслух. – Ну надо же, а. Живой.
Силится улыбнуться, но губы кривятся, дрожат, как будто она сейчас заплачет.
Но не заплакала.
Ее зовут Ася.
– Ты же утонул, – неуверенно говорит она. – Четырнадцать лет назад. Андрей писал, с которым вы вместе ездили… Нет?
– Да нет, конечно, – говорю. – Сама же видишь.
– Ну, слушай! – выдыхает маленькая Ася. И почти возмущенно повторяет: – Ну, слушай! Как же так, а? Я, конечно, на похороны не ходила, я же тогда в Питере была… Ай, ладно, в Питере, не в Питере, все равно бы не пошла, сам знаешь.
– Знаю, – говорю я. – Ты на меня очень сердишься?
– Сержусь? – задумалась, помотала головой. – Нет, что ты, совсем не сержусь. Я сейчас просто рада, что ты живой… Слушай, у тебя время есть? Пять минут? А сигареты? Давай сядем покурим, ладно? Ты еще куришь? Не бросил? Сейчас стало модно бросать.
Может, и правильно, все-таки очень вредно…
Про себя огрызаюсь: «Утопленникам не вредно», – но вслух не говорю. Асе такие шутки не нравятся. Вместо ответа достаю из кармана серебряный портсигар, открываю, подаю ей. У меня крупные загорелые руки с ухоженными ногтями. Левая почти безупречно красива, правую портит слишком короткий кривой мизинец. Разглядываю их с интересом. Я никогда не вижу своего лица, на улице Швенто Игното нет зеркальных витрин, и это, наверное, к лучшему. А все-таки порой меня терзает любопытство, и тогда я напоминаю себе, что руки – это тоже очень много.
Действительно, немало. Но на Митино лицо я бы сейчас с удовольствием поглядел.
Ася берет сигарету, руки ее едва заметно дрожат.
– Объясни, – требовательно говорит она. – Объясни, откуда тогда взялась эта дурацкая информация. Ну, что ты утонул. Андрей, что, с ума сошел – так шутить? И куда ты потом пропал? Сюда переехал?
– Не сюда, – говорю. – В Германию. Здесь я проездом, на полдня буквально.
– Ну надо же, – вздыхает Ася. – И я тоже. На выходные приехала. Очень удобно, поезд всего ночь идет, как раз выспаться можно, и потом весь день гулять… И все равно мы тут встретились. Просто чудо какое-то… Нет, Митенька, слушай, так не пойдет. Стоим, болтаем о ерунде. Ты мне сначала все-таки скажи, почему тогда Андрей?..
– Я его попросил, – говорю. – Если бы он слух не пустил, похороны были бы самые настоящие, и месяца не прошло бы. На меня тогда чужие долги повесили. Одно хорошо: у меня же не было ни жены, ни детей, родители и братья давным-давно в Канаде, их за жопу особо не возьмешь… Короче. Не хочу об этом говорить. Сбежал, и слава богу. Дело давнее. Но ты, кстати, все равно особо не болтай. Бережного бог бережет.
– Не буду болтать, – растерянно бормочет Ася. – Да и рассказывать особо некому, кто тебя знал, разъехались все, или просто не видимся… Да, слушай, про твои долги я ничего не знала. Это многое объясняет. Но как же похороны? Васька клялся, что ходил. Пил он тогда, конечно, страшно… И, да, это тоже многое объясняет, а мы-то все хороши, нашли, кого слушать. Купились, как дети малые.
Главное – поменьше говорить. И тогда собеседник сам придумает способ все себе рационально объяснить. По крайней мере, я до сих пор не встречал такого, кто бы не справился. Люди – очень талантливые. Очень.
– Короче. Главное, что ты жив, все остальное херня, – устало говорит Ася. И кашляет, поперхнувшись не то дымом, не то воспоминаниями, которые пришло время разворошить.
– Ты меня прости, пожалуйста, – говорю я, дождавшись, пока она откашляется. – Я же просто пьяный тогда был. С утра квасить начал. Другой бы давно под столом валялся, а я просто соображать перестал. Вот тебе и все объяснение.
